Здесь был Дмитрий Быков
Фото: Ольга Вайнер
Визита писателя, поэта и журналиста в Техас мы ждали давно. И вот, наконец, свершилось! На творческом вечере Дмитрия Быкова случайных людей не было, только его поклонники, которые читают его произведения и слушают его на радио. На встречу приехали даже из Далласа! Зрители принесли свои книги на подпись любимому автору и задавали множество вопросов. Мы надеемся, что Быкову в «нашем Техасе» понравилось, и он приедет к нам еще раз. Во-первых, потому что его здесь ждет купленная гитара, а во-вторых, потому что тут еще осталось много неохваченного. Ведь Быков – человек очень увлекающийся. K примеру, нам запомнилось, с каким задором он катался на роликах на парковке спортивного магазина.
Вы ездите по всему миру, встречаетесь со своими читателями. Отличается ли публика в России и за границей?
На меня везде ходит абсолютно одна и та же публика, и это совершенно невозможно понять. В Перу, в городе Лима, на меня пришли те же самые люди. Я вообще не знал, что там столько наших. И вообще я абсолютно уверен, что если я приеду в Антарктиду, ко мне придут пингвины с абсолютно такими же взглядами и вопросами.
Вы выступали в Перу? В каких еще экзотических местах вы выступали? Может быть, в Новой Зеландии, Австралии?
Нет, у меня нет никакой экзотики. Я человек ужасно скучный, с очень предсказуемыми мыслями. А в Австралию я всю жизнь мечтаю поехать, потому что там живут вомбаты. Но вомбат, в конце концов, живет и в Сан-Диего. Я его видел и даже чесал.
Он толстый, задумчивый и очень умный. Знает восемь сексуальных поз и иногда бегает с ужасной скоростью.
А знание восьми сексуальных поз ему как-то помогает в личной жизни?
Оно ему скорее мешает, потому что у этого животного такой сложный ритуал ухаживания, что он иногда просто не успевает размножиться. Он ухаживает очень долго и талантливо. Ритуал сложнее процесса, и поэтому вомбат – почти вымирающий вид.
Вам так интересны отношения вомбатов, а отношения с людьми вас интересуют?
У меня мало отношений с людьми, я вообще с людьми никак не соотношусь. У них своя жизнь, у меня своя. У меня много друзей, но это не те люди, с которыми я часто общаюсь. Скорее, это те люди, с которыми мы обмениваемся своими текстами, а встречаемся редко. Я не пью, к сожалению, совсем, a это штука коммуникативная, помогающая общаться. Со мной общаться совершенно неинтересно, потому что я не пью. В личной жизни я довольно тривиален, у меня нет никаких экзотических пристрастий, я очень давно женат.
Я работаю или преподаю, что, в сущности, не работа, а такой экстремальный спорт. Поэтому у меня жизнь не романтическая.
Вы называете преподавание экстремальным спортом?
Преподавание нельзя назвать работой, педагогика – не наука.
Это тяжелый труд…
Это чепуха, которую придумали педагоги, для того чтобы выглядеть солидно. На самом деле, если для учителя педагогика — тяжелый труд (это действительно физически тяжело, дать пять уроков подряд), если вам не нравится общение с детьми, не надо этим заниматься. Есть профессии, которые совершенно исключают неприязненное к себе отношение. Можно быть журналистом и испытывать отвращение к этой работе, потому что у нее есть серьезный бонус – вы ездите по миру, общаетесь с людьми… Дипломатом можно быть без любви к профессии. А педагогом можно быть, только если вы не можете без этого жить. Это такой экстремальный спорт. Если я долго не посещаю школу, я физически плохо себя чувствую. Я не из тех учителей, которые ходят к детям ради самоутверждения, которым нравится быть таким вождем маленькой тоталитарной секты. При этом я не считаю, что педагог должен любить детей. Обучение не должно переходить в отношения, это процесс.
Фото: Ольга Вайнер
Должна быть какая-то дистанция?
У меня нет дистанции, просто не надо путать общение с процессом обучения, познания. Пока ты другому не расскажешь, ты не поймешь. У меня такое мышление, которое Лидия Гинзбург называла «артикуляционным мышлением». Когда я говорю, мысль развивается и становится мне понятна. Есть люди типа Гоголя, у которых мышление идет от руки: ему надо было расписаться. А мне надо что-то проговорить, чтобы понять. Поэтому я с учениками провожу довольно много времени в непосредственном общении. Большинство моих — может, завиральных, а может, вполне справедливых — идей было сформулировано на уроках.
Я использую детей как оппонентов. Иногда я могу дать ребенку какую-то тему, чтобы он ее развил и мне этим помог. То есть, это мой филологический инструментарий. У меня совершенно нет такой позы, что я благородный просветитель. Я совершенно не просветитель, я в школе решаю свои проблемы.
Но общение с детьми всегда очень ионизирует. Заходишь в класс больной, а уходишь совершенно здоровый. От них исходит молодая витальность, какая-то энергия. С ними, в общем, смешно. Они имеют довольно нестандартные взгляды на литературу. Например, мне одна девочка сказала, что главная проблема Анны Ахматовой – ее желание получить от мужчины то же удовольствие, которое она получала от стихов, что, в принципе, невозможно. Это довольно глубокая мысль, потому что, действительно, с музой себя лучше чувствуешь.
Каков возраст ваших учеников?
Я всегда работаю с теми, кому от 14 до 20 лет. Я преподаю в московской школе «Золотое сечение», а теперь меня неожиданно позвали в питерскую 225-ю школу, где мне достался достаточно сложный класс. Но в этом есть вызов. Эти дети не уважают взрослых. Заинтересовать их будет легко, трудно будет не дать им сесть на голову. У меня был такой класс, и я знаю примерно, как с ними работать, мы попробуем. С ними интересно, потому что это дети с очень высоким IQ и при этом неуправляемы.
Вы должны их поставить в ситуацию, когда им трудно. Только на очень интенсивном преодолении они могут что-то делать. Самый лучший ребенок – это ребенок трудный, у которого литература – это не просто прихоть, сел и почитал, а это «аптека», с помощью которой он преодолевает свои проблемы. Он учится, как Базаров, общаться с людьми, как Пьер, смиряет свой гнев, он учится, как Печорин, выстраивать свои отношения с женщинами, а не только ими пользоваться, то есть нужен ребенок, для которого это насущно.
Такие дети здоровыми не бывают. Русская литература от счастья не пишется, она пишется от проблем. Чтобы ребенок был до известной степени невротизирован, он должен быть честолюбив, должен хотеть быть первым, всех заткнуть за пояс. Я не могу работать с хорошистами, потому что хорошистов интересует ЕГ. Меня интересует ребенок, который хочет перевернуть мир. С этим ребенком я могу разговаривать – я сам был такой.
Моя задача: облегчать то, что было мучительно для меня, потому что я все время обдирал себе бока. Я хочу, чтобы они бока не обдирали, чтобы вырастали свободными людьми, это мы и делаем.
Вы потомственный педагог, у вас мама преподаватель…
Она преподает до сих пор! Но сколько ей лет – неважно. Это же возраст женщины! Помню, я Новеллу Матвееву поздравлял с 80-летием, и она возмутилась: что такое, я все-таки женщина, можно же было просто написать, что у Новеллы Матвеевой круглая дата.
Есть ли какие-то педагогические принципы, которые вы у нее позаимствовали?
Это не заимствуется. Ужас в том, что этому невозможно научить. Мать – очень хороший учитель, мне очень нравится, как она преподает. Я много делаю по ее конспектам. Но у нас довольно серьезные методические разногласия. К ней всегда страшное количество детей бегало со своими проблемами. Дома всегда клуб, они с ней советуются. Не по литературе, а по личной жизни, в основном. Я совершенно не убежден, что я это могу и что моей эмпатии на это хватит. Я гораздо более эгоцентричен.
Так что я думаю, что моя мать входит в пятерку российских словесников, а я едва ли вхожу в двадцатку. Сейчас в Москве очень хорошие преподаватели, и мы все бегаем друг к другу на уроки. Если же появляется какая-то новая методика, то в Институте открытого образования я про это сразу узнаю. Этот институт – такое таинственное учреждение в центре Москвы, в котором сидят методисты, выезжающие на сложные случаи в различные школы. Например, в классе образовалась травля кого-то, или в классе орудует секта, склоняющая детей к суициду. Это такая педагогика быстрого реагирования. Никто не знает о ее работе, и если я когда-нибудь напишу остросюжетный роман, то он будет о них. Я много раз наблюдал, как человек приезжает в класс и за неделю разруливает ситуацию. Это уже работа на грани спецназа.
Многие представители русскоязычной диаспоры за границей считают важным обучение своих детей русскому языку. Например, Хьюстонский независимый школьный округ предлагает открыть школу полного дня с изучением русского языка. Подобные языковые школы уже есть в нашем городе с изучением французского, арабского, китайского языков. Считаете ли вы важным сохранить русскую культуру и язык у детей эмигрантов?
У меня нет ответа на этот вопрос. Я всегда за ассимиляцию. Я считаю, что дети во втором поколении должны быть уже американцами и сохранять русскую культуру никакой необходимости нет. Америка – такой абсолютно космополитичный мир. Надо ли в этом космополитичном мире сохранять эти островки, эти гетто национальной культуры? С одной стороны, наверное, надо, китайцы сохраняют. А с другой, это очень тормозит встраивание сюда. Китайцам, может быть, меньше торомозит, а русским очень тормозит. Если русский общается только в эмигрантском кругу, у него все плохо. А поскольку русский народ вообще такой абсорбирующий и абсорбирующийся, очень контактный, то из русских получаются наилучшие американцы. Поэтому я не думаю, что надо сохранять.
Фото: Ольга Вайнер
А почему бы и нет? В Европе же говорят на нескольких языках. Житель Бельгии, например, говорит на французском, немецком и английском.
Видите, какая штука… Если нам сказочно повезет, и Россия сумеет в ближайшее время превратить себя в другую страну, в более открытую, тогда сохранение ее культуры будет иметь смысл. А если Россия проживет под Путиным еще десять-двадцать лет, а может, больше, а может быть, он будет жить вечно, то России просто не будет никакой. Такой вариант есть, и я его не исключаю, он мне неприятен, но я его не исключаю.
Наша культура вообще количественно очень невелика: Толстой, Достоевский, Чехов, Менделеев, Павлов, Мечников… Ну, Дягилев, Айвазовский, Репин, Чайковский, Рахманинов, Шаляпин. Больше не о чем говорить. Это «экспортный вариант». Даже Пушкин и Лермонтов не являются предметом экспорта, они не освоены Западом. Россия станет таким реликтом, чудом 19 века, потому что 20 век на Западе уже не читается, и «Тихий Дон» никому даром не нужен.
В общем, есть вариант, при котором эта нечеловеческая новая формация, эта странная субстанция, порожденная российской историей, «серая слизь» (название романа Александра Гарроас и Алексея Евдокимова) еще десять лет будет покрывать Россию. И тогда страны просто не будет на карте: ни на культурной, ни на научной, а может быть, и на географической.
Просто всех ведут к тому, чтобы умереть вместе со страной, а инстинкт самосохранения у нас очень ослаблен. Есть шанс, что Россия просто разъедется, и как легкое дыхание растворится в этом холодном ветре, как у Бунина. А то, что останется, будет неконкурентоспособно.
В одном интервью вы сказали, что Россия движется циклично по кругу.
У этого круга есть два выхода: либо все просто прекратится, либо траектория изменится. Потому что вечно по кругу бегать уже действительно нельзя, этот паровоз теряет вагоны, и локомотив не едет. Если включится инстинкт самосохранения, тогда в 2018 году никакого Путина не будет, а если нет, то виноват… У каждой нации свой срок, значит мы свой срок прожили очень быстро. И тогда не нужно будет сохранять русскую культуру, тогда это будет поздняя Византия. Кто сейчас читает византийскую прозу?
Но есть вариант, при котором Россия совершит прорыв. Если Россия докажет, что она жизнеспособна, тогда ее нужно будет пропагандировать, и она сама себя будет пропагандировать. Мы переживем сказочный культурный взлет, и мне кажется, что так будет. Будет опять колоссальная мода на нас, все будут нас читать.
Я вижу сейчас гениальное поколение детей, но этому гениальному поколению детей, простите, очень легко отрубить голову. Просто оторвать, истребить, и я не знаю, что из них получится. Все мои лучшие ученики испытывают серьезные проблемы с трудоустройством. Чем талантливее ученик, тем труднее ему устроиться.
Вы им помогаете?
Конечно, я помогаю. Кого-то могу пристроить в газету, кого-то в школу, кто-то может печататься. Некоторым я могу подарить идею, и они напишут роман. Но я могу помочь десяти, двадцати, тридцати людям, а в России сейчас есть, я думаю, миллион талантливых молодых людей. Этот миллион может либо задохнуться, либо вытащить страну на новый уровень. А может быть совсем плохо – может начаться новая война , тогда всех просто поубивают. Как было гениальное поколение 1924 года, и из него выжил каждый 4-й. На «оттепель» этого хватило, но на «перестройку» уже нет.
Если много лет спустя вам предоставится возможность описать эту историческую эпоху, в которую мы живем, в каком жанре вы бы написали произведение?
Оно уже давно написано. Первая часть тетралогии «Нулевые», которая называется «Списанные», уже опубликована. Три другие – «Убийцы», «Камск» и «Американец» – лежат в столе и будут лежать, пока я не сочту нужным их опубликовать. По первым буквам названия книг в этой тетралогии совершенно против моей воли получается очень хорошая аббревиатура, но я не имел ничего в виду. Это роман об одном человеке, который попадает в разные ситуации. «Убийцы» – это история Александры Иванниковой и дело Антонины Федоровой. Два этих судебных дела были очень актуальны в нулевые годы. Третья часть «Камск» – это история наводнения в Ленске, но рассказанная несколько иначе. «Американец» – это история эмиграции и возвращения в «послепутинскую» Россию, такой футуристический роман. Все книги я не считаю нужным печатать, потому что «Списанные» есть, а остальное пусть вылеживается.
Мы надеемся, что вы их все же напечатаете.
Это будет не скоро. Дело не в том, что я боюсь цензуры или каких-то условий. Во-первых, мне нужно дописать несколько вещей, для меня более фундаментальных, а потом, грубо говоря, мне хочется, чтобы эта книга вышла вовремя, а ее время не настало. Сегодня она не будет восприниматься… Ну вот «Списанные», к сожалению, я слишком рано напечатал, в 2008 году, и никто ее не понял. Прошло пять лет, и все стали спрашивать: «Откуда ты знал?». Мне хочется, чтобы, наконец, все книги выстрелили одним залпом и вовремя. Помните, как сказал Чернышевский: «Надеюсь дождаться этого довольно скоро».
Публикуется с разрешения издания «Наш Техас».
На сайте Amazon.com можно купить книги о Д.Быкове и его авторские издания:
Владимир Колганов Феномен ДБ Дмитрий Быков и его двойники
Читайте также на ForumDaily:
Учеба в удовольствие: как выбрать языковой лагерь для школьника
Как я стал порнозвездой: одессит Юрий Волошин об “особенном бизнесе” в Голливуде
Дипломат о том, как получить работу в ООН и переехать в США
Заходите на страницу ForumDaily в «Фейсбуке», чтобы быть в курсе последних новостей и комментировать материалы.
Выбор редакции
