В США умер Евгений Евтушенко: последнее желание и стихи поэта

Поэт Евгений Евтушенко скончался в США на 85-м году жизни. Об этом ТАСС сообщил в субботу друг поэта Михаил Моргулис.

«Пять минут назад Евгений Александрович отошел в вечность, — сказал он. — Мне позвонил его сын Женя и сообщил это печальное известие. Жена Маша, к сожалению, не может сейчас разговаривать».

Друг поэта также заметил, что почти до самых последних минут жизни Евгений Евтушенко был в сознании: «Он все слышал, реагировал и, конечно, понимал, что столько людей за него волнуются».

С поэтом, госпитализированном 12 марта в городе Талса, штат Оклахома, все это время находилась его жена Мария Новикова. С ним также успели попрощаться прибывшие в больницу 2 их сына — Дмитрий и Евгений.

Как сообщил генеральный продюсер фестиваля, который должен был пройти в Москве к юбилею поэта, Сергей Винников, Евгений Евтушенко просил похоронить его в российском писательском поселке Переделкино, рядом с Борисом Пастернаком.

Продюсер отметил, что 29 марта ему позвонила супруга поэта Мария и соединила с Евгением Александровичем.

«Сергей, я нахожусь в очень тяжелом состоянии в клинике, врачи прогнозируют мой скорый уход, — передал корреспонденту ТАСС Винников его слова. — Я извиняюсь перед вами, что очень сильно вас подвел. Но при этом я очень прошу вас о том, чтобы запланированные нами совместно проекты — вечер в Большом зале Консерватории и спектакль в Кремлевском Дворце — состоялись и без меня».

«Обещайте мне это, — добавил он. — Я буду умирать со спокойной душой. И еще я прошу передать мою просьбу о решении вопроса о моем захоронении в России в Переделкино недалеко от могилы Пастернака».

Евгению Евтушенко 18 июля должно было исполниться 85 лет. Он планировал провести гастрольный тур по городам России, Беларуси и Казахстана. Также местом основных юбилейных мероприятий должны были стать главные сценические площадки Москвы: Концертный зал имени П. И. Чайковского, Большой зал Московской консерватории и Государственный Кремлевский дворец. Три недели назад поэт по видеомосту принял участие в пресс-конференции ТАСС, посвященной праздничным мероприятиям по случаю своего юбилея.

Евгений Евтушенко родился в 1932 году в семье геолога и поэта-любителя Александра Гангнуса. Его первое стихотворение было опубликовано в газете «Советский спорт», а первая книга стихов «Разведчики грядущего» вышла в 1952 году, тогда же он стал самым молодым членом Союза писателей СССР. В 1963 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.

В 1991 году, заключив контракт с американским университетом в городе Талса, штат Оклахома, уехал с семьей преподавать в США, где проживал последние годы жизни.

Он автор более 150 книг, которые переведены на многие языки мира.

ForumDaily сделал подборку его самых известных стихов.

Бабий Яр

Над Бабьим Яром памятников нет.

Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно. Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас — я иудей.

Вот я бреду по древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне — следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус — это я. Мещанство — мой доносчик и судья.

Я за решеткой.

Я попал в кольцо. Затравленный, оплеванный, оболганный.

И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется — я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь по полам.

Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам.

Я, сапогом отброшенный, бессилен.

Напрасно я погромщиков молю.

Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!» — насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! — Я знаю — ты

По сущности интернационален.

Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали.

Я знаю доброту твоей земли.

Как подло, что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется — я — это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле.

И я люблю. И мне не надо фраз.

Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть, обонять!

Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.

Но можно очень много — это нежно друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут? Не бойся — это гулы самой весны — она сюда идет.

Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет — это ледоход…

Над Бабьим Яром шелест диких трав.

Деревья смотрят грозно, по-судейски.

Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.

И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных.

Я — каждый здесь расстрелянный старик.

Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне про это не забудет!

«Интернационал» пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.

Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому — я настоящий русский!

А снег идет, а снег идет…

А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт…
Под этот снег, под тихий снег,
Хочу сказать при всех:

«Мой самый главный человек,
Взгляни со мной на этот снег —
Он чист, как то, о чём молчу,
О чём сказать хочу».

Кто мне любовь мою принёс?
Наверно, добрый Дед Мороз.
Когда в окно с тобой смотрю,
Я снег благодарю.

А снег идёт, а снег идёт,
И всё мерцает и плывёт.
За то, что ты в моей судьбе,
Спасибо, снег, тебе.

Со мною вот что происходит

Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.

И он не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучаемся с ним.

Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.

А той — скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.

О, сколько нервных и недужных,
ненужных связей, дружб ненужных!
Во мне уже осатаненность!

О, кто-нибудь, приди, нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость близких душ!

Нью-Йоркская элегия

В центральном парке города Нью-Йорка
среди ночей, продрогнувший, ничей,
я говорил с Америкой негромко —
мы оба с ней устали от речей.

Я говорил с Америкой шагами.
Усталые шаги земле не врут,
и отвечала мне она кругами
от мертвых листьев, падающих в пруд.

Шел снег. Себя он чувствовал неловко
вдоль баров, продолжающих гульбу,
садясь на жилы вспухшие неона
у города бессонного на лбу,
на бодрую улыбку кандидата,
пытавшегося влезть не без труда,
куда не помню помню, что куда-то, —
но снегу было все равно куда.

А в парке здесь он падал бестревожно,
и, как на разноцветные плоты,
снежинки опускались осторожно
на тонущие медленно листы,
на шар воздушный, розовый и зыбкий,
о звезды сонно трущийся щекой,
прилепленный жевательной резинкой
к стволу сосны ребяческой рукой,
на чью-то позабытую перчатку,
на зоосад, спровадивший гостей,
и на скамейку с надписью печальной:
«Здесь место для потерянных детей».

Собаки снег потерянно лизали.
Мерцали белки у чугунных ваз
среди дерев, потерянных лесами,
потерянными бусинками глаз.

Храня в себе угрюмо и сокрыто
безмолвно вопрошающий укор,
лежали глыбы грузные гранита
потерянные дети бывших гор.

Жевали зебры за решеткой сено,
потерянно уставясь в темноту
Моржи, вздымая морды из бассейна,
ловили снег усами на лету

Моржи смотрели горько и туманно,
по-своему жалея, как могли,
потерянные дети океана,
людей детей потерянных земли.

Я брел один, и лишь вдали за чащей,
как будто ночи пристальный зрачок,
перед лицом невидимо парящий
плыл сигареты красный светлячок.

И чудилось искала виновато,
не зная, что об этом я молю,
потерянность неведомая чья-то
потерянность похожую мою.

И под бесшумным белым снегопадом,
объединявшим тайною своей,
Америка со мной садилась рядом
на место для потерянных детей.

Идут белые снеги…

Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.

И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?

А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.

Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.

И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.

Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,

Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.

Читайте также на ForumDaily:

Жена Александра Солженицына: “Я сожалею о Донбассе, но Крым принадлежит России”

Евгений Евтушенко — не заслуживающий объективности

Четыре волны русской иммиграции: кто эти люди

Игнат Солженицын: как сын великого писателя стал успешным американским музыкантом

Владимир Войнович: Россию спасет только новая перестройка

Хотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» —  и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram  и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе.