Мария Алехина: Я бы пошла в Белый дом на ужин с Путиным

Фото: Facebook Мария Алехина

Главной бунтарке «Пусси Райот» Марии Алехиной — 28. Два года из них она провела в российских колониях, отбывая показательно-строгое наказание за панк-молебен в московском Храме Христа Спасителя. Сама акция протеста продолжалась 45 секунд. Таким образом, простая математика подсказывает: каждая секунда этого перфоманса обошлась ей в две с половиной недели тюрьмы. С этого момента прошло чуть больше 2 лет — 5 девушек «зажгли» в одном из главных православных храмов России 21 февраля 2012 года. Мария основала собственное правозащитное движение, научилась судиться с тюремщиками и выигрывать суды, так и не сдала своих бывших соратников, чьи имена российское правосудие предлагало обменять на свободу “Пусси”. ForumDaily разыскал Алехину в Вашингтоне, куда она приехала с циклом правозащитных лекций. Алехина курит со вкусом, разбавляя разговор смешками. У нее рыжие длинные волосы, девятилетний сын, и она не умеет бояться. Легко отвечает на вопросы о будущем, а еще об участии в съемках “Карточного домика”, о том, кому первому позвонила после освобождения, как часто виделась с сыном во время заключения и хотелось ли ей плакать во время оглашения приговора.

Что Вы сейчасделаете в США? У вас как раз на днях была годовщина выступления в храме Христа Спасителя [после нее последовал арест троих участниц “Пусси Райот” — прим. ForumDaily]?

Да, это 21 числа, мы были как раз в Чикаго. У нас такая небольшая серия правозащитных лекций — мы хотим рассказать о других политических заключенных, помощь которым оказываем мы, и могут оказать все. Мы показываем работы Пети Павлецкого, которого защищает “Зона права”. Он является нашим большим другом и коллегой, а еще рассказываем о деле минских антифашистов, которые тоже сидят за убеждения. Например, Алексей Сутуга или Гаскарова. Рассказываем о тюрьмах, что происходит внутри, почему так важно защищать людей, находящихся там. У нас была лекция в университете Лос-Анджелеса, в Чикаго, в Вашингтоне.

Соединенные Штаты сыграли довольно значимую историю в Вашей кинематографической карьере. Как у Вас получилось сняться в “Карточном домике”?

Получилось совершенно случайно. Мы были на вечере, организованном литературной организацией ПЭН — нас пригласили туда выступать. Мы рассказывали про книги, которые передавали заключенным после освобождения. У нас был такой проект гуманитарный. Но это было большое событие, там было достаточно много людей, мы не очень со всеми общались, стояли в углу и читали новости. В это время в Нью-Йорке как раз арестовали активистку Occupy Wall-Street, Сесиль ван Биллен. И арестовали ее за то, что она во время протеста оттолкнула полицейского, который схватил ее за грудь, за что ей грозило 7 лет лишения свободы. Нас эта история нас очень зацепила, мы даже съездили в рокет-сайлент, посетили ее и даже сделали такую небольшую кампанию по ее освобождению. Для Сесиль все удачно закончилось — она просидела всего 5 месяцев. И тогда мы стояли и все это обсуждали, к нам подошел человек и спросил, не из «Пусси Райот» ли мы. Мы ответили, что да. И этот человек оказался сценаристом хаус оф кардс, Бо Вильямом, он — один из самых потрясающих людей, которых я знаю. Он политический энтузиаст и эрудит с совершенно потрясающей жизненной историей, которая мне очень близка. И он нас пригласил на следующий день в комнату сценаристов — у них есть специальное помещение в Нью-Йорке, там сидит 30 человек за таким квадратным столом, доски магнитные, на которых написано огромное количество букв про каждую серию, множество каких-то мельчайших подробностей расписано. И у них в третьем сезоне должен быть сюжет про российскую тюрьму, и им надо было знать, что такое российская тюрьма внутри, как камера выглядит, что может там находиться. И мы разговаривали очень долго, часа 4 — о том, что такое голодовка, каков размер камеры, кого пускают, кого не пускают, как может выглядеть чей-то визит. И в конце они нам сказали, что есть идея — сделать такой обед в сюжете и пригласить туда настоящих российских оппозиционеров. Мы думали пригласить Гарри Каспарова и, может быть, вас. И в итоге позвали. И мы даже записали песню с Джеди Сейсман и Джохайнной Джедман, которые являются для нас ключевыми музыкантами. Она называется Don’t cry genocide — это такая критическая песня по отношению к политике — в том числе, и западной, когда бизнес-интересы в ней побеждают. А потом мы поехали в Балтимор, спустя пару месяцев, жили там 2 недели и каждый день ездили на съемки.

Как бы Вы себя повели, если бы ситуация происходила на самом деле — президент США позвал бы Вас в Белый Дом на прием в честь приезда российского президента. Вы бы пошли?

Нас бы пригласили на обед?

Да. Или на ужин.

Мне кажется, это точно не был бы Барак Обама, скорее, Дональд Трамп мог бы сдлать такое в реале.

Вы бы пошли?

Конечно, почему нет?

Что бы Вы сказали обоим?

Знаете, а у нас в Гарварде была очень классная история. То же самое — было выступление, и после выступления нас пригласили на ужин. Но во время нашего выступления случился странный инцидент — один из русских активистов, Роман Роговицкий, встал и, когда пришло время задавать вопросы, сказал, что очень благодарен нам за то, что мы приехали. На этом вечере, сказал он, я, возможно, буду арестован. Я студент Гарварда, и университет запретил мне появляться на своей территории. Меня отчислили за то, что я сорвал концерт Спивакова — музыканта, сильно выступающего против Украины.
То есть, ничего он не срывал, просто вышел на сцену и сказал, что это ужасно — приглашать в наш университет человека, который открыто поддерживает политику Путина. Я — против этого концерта. И его за это отчислили и запретили появляться на территории Гарварда, что незаконно. А он взял и пришел на концерт. И его действительно арестовали на наших глазах — как только мы вышли в коридор, его схватили полицейские, которые поступили весьма законно, в отличие от администрации Гарварда. Мы взяли весь этот ужин, на который нас пригласили, в переносные контейнеры и пакеты, позвали с собой ребят, с которыми собирались ужинать, и ели напротив полицейского участка, пока его не вытащили.

Скоро он вышел?

Да, мы управились за 3 часа, поскольку у одной из наших знакомых отец — адвокат. С ужинами ситуация непредсказуемая. Словом, если бы нас действительно позвали бы в Белый дом на ужин с участием Путина, то это точно не был бы классический ужин с тостами.

Как Вы считаете, люди здесь, в США, хорошо понимают то, о чем Вы говорите? Дает ли о себе знать большое расстояние?

У искусства нет границ. Мы рассказывали про Петю [Павлецкого — прим. ForumDaily], и я считаю, что визуальное искусство и акционизм ломают все границы. И когда ты показываешь работы, когда ты рассказываешь про человека, то нет никакого расстояния и разницы во времени. Поэтому я думаю, что политическое искусство сильнее классической политики, классических ее форм, где все ходят в костюмах, пожимают руки, а сами тихо друг друга ненавидят. Искусство смелее и, рассказывая об этом и других ужасных вещах, которые происходят в стране, через художественные работы, — ты преодолеваешь барьер, который выстраивается политиками. Все эти “железные занавесы”, путинские истории с врагами народа и иностранными агентами и прочим — это, в любом случае, самая ужасная из форм политики. Мы можем дать другой ответ этому. Мы можем быть интереснее и ярче. Поэтому у нас больше шансов говорить с живыми людьми.

Маша, а Вам, как бывшей политзаключенной, как живется в России после освобождения? Присматривают ли за Вами люди в скучных костюмах?

За нами, конечно, присматривают. У нас в офисе прослушки, нашу почту читают и, скорее всего, даже прослушивают наш разговор. Но, во-первых, мы живы. Это очень важно. Во-вторых, мы можем путешествовать, и мы можем заниматься правозащитной деятельностью, несмотря на то, что у нас нет регистрации и ее не будет никогда. В этом есть плюсы.

Главный — в том, что Вас никогда не лишат регистрации, так ведь?

Да, и я считаю, что как только ты начинаешь бояться и позволяешь вовлечь себя в пресловутый подсчет плюсов и минусов, опасностей-безопасностей, то процент твоей работы сильно снижается. Поэтому лучше делать свое дело, а там — будь что будет.

А сами по себе люди в штатском часто появляются для профилактических бесед?

Люди в штатском активизируются, когда я или кто-то из нас выезжаем за пределы Москвы, особенно, с визитом в какую-то колонию. Тогда они открыто следят, но не подходят с беседами. У них сейчас абсолютно другие методы. Мы числимся в списке “пятой колонны”, с нами уже все понятно, с нами не надо беседовать. Беседовать надо с теми, кто еще не определился. А за нами надо просто следить. Было несколько нападений в 2014 году, когда мы ездили в Нижний Новгород. Нижний Новгрод — это ад и мрак. Они бросали “коктейли Молотова” в офис Комитета против пыток, они избивали и вывозили в лес правозащитников, надевали им мешки на голову. Мне просто пробили голову. Но с другими происходили гораздо более страшные вещи.

Если бы мы отмотали с Вами время назад, скажем до 10 февраля 2012 года, и у Вас была бы возможность изменить ход событий, возможно, не сесть в тюрьму, — что Вы бы сделали?

Я помню 10-е февраля: мы репетировали уже который день — песня была записана, и мы репетировали движения. И, конечно, если бы мы знали, чем это может обернуться, мы бы сделали покачественнее, подольше, чем 40 секунд. Никто и никогда не знает, чем может закончиться та или иная политическая активность в России. Мне кажется, что нам просто повезло, потому что мы были одними из первых. Но гораздо большими героями являются те ребята, которые вышли на площадь 6 мая, уже понимая изменения в политическом климате. Они вышли и не уехали из России, некоторые из них отсидели по 4 года. То есть, в 2 раза больше. И многие сидят до сих пор. Так что, когда ты занимаешься какими-то политически осознанными вещами, нужно быть готовым к многому. После убийства Немцова все стало необратимым, нет дороги назад.

Маша, а что было самым страшным 21-го числа? Когда вы «зажгли» на амвоне?

А мне вообще страшно не было. Чего бояться?

Например, того, что Вас попросту побьют большие мужики с дубинками. Вы драться умеете?

Я? Драться? Нет, этого я точно не умею. Перед каждой акцией есть определенное замирание, когда ты держишь кулаки, чтобы все получилось. Сорвать акцию очень легко. То есть, если ты недостаточно хорошо готовишься, если кто-то об этом слышал, знает, то сорвать это, попросту не пустить на место — элементарно. И всегда, конечно, не то что страшно, но переживаешь, что может не получиться.

Насколько вы были профессиональными подрывниками общественных устоев к моменту перформанса в храме Христа Спасителя?

Не были мы, конечно, профессионалами. Были бы мы профессионалами, нас бы не повязали. Хотя скрывались мы эффективно, целую неделю. Уже после возбуждения уголовного дела. А в храме нас даже не вытолкали, просто крайне вежливо выпроводили за дверь, просто взяли под локти. Полицию никто не вызывал. Потом охрана доложила начальству — человеку, который является ключарем храма, есть такая должность, его зовут Михаил Рязанцев, он непосредственно связан с фондом попечителей. Потому что храм не принадлежит церкви, он не принадлежит РПЦ. Он принадлежит фонду, в составе учредителей которого находится глава МВД Колокольцев, главный русский мент. Прошли сутки, и ко мне пришли люди в штатском. Сказали “Добрый вечер”. Я им тоже сказала “Добрый вечер”. Они сказали: “Девки в храме танцевали”. А я сказала, что ничего об этом не знаю. И они мне поверили. С трудом, но поверили. И после этого я убежала из дома, мы все убежали.

Вас было пятеро, а на скамью подсудимых попали только трое.

Нас было не пятеро, нас было в храме намного больше. Были люди, которые снимали, вносили инструменты, делали какие-то другие вещи. После побега мы скрывались до 24-го числа, это было Прощеное воскресенье. Тогда возбудили уголовное дело.

А как они узнали, что Вы — это Вы? Вы же в балаклавах были — поди разбери.

У них были мои документы. Случайно. После нашего выступления на Лобном месте, где нас тоже приняли. Смысл в том, что если тебя арестовывают, то свободой дело вряд ли закончится. И это отноится не только к политическим делам. Это такая следственная традиция в России. Если тебе выбирают меру пресечения в виде заключения под стражу, то есть сажают в СИЗО, то они не выпустят тебя через 2 месяца.

Но с Навальным это же произошло
.
С Навальным произошло политическое чудо, с ним произошло то, чего не случалось никогда и ни с кем. За Навального встали все те, кто его поддерживал. И это позволило с помощью каких-то безумных нарушений выпустить его на следующий день. Такого не происходит никогда.

За Вас тоже просили — начиная от Еврокомиссаров до Amnesty International.

Я очень ценю всех тех, кто нас поддерживал. То есть, у меня дома есть огромное количество писем. Те, что приходили уже в колонию — в обычных конвертах. Не электронная почта. Так вот, у меня три коробки, огромные таких, из-под телевизоров, полные писем. И я их храню. Это не наша заслуга, что нас выпустили. Это заслуга всех тех, кто говорил, распостранял информацию, подписывал письма, устраивал акции протеста — особенно в России. И люди получали за такую активность по лицу и другим частям телам, арестовывались, но продолжали делать свое. Мне кажется, что это накладывает определенную ответственность перед людьми. Многие из тех, что нас поддерживали, и это хорошо видно из писем, до этого не были вовлечены в политику, их искренне тронула наша история, они стали переосмыслять какие-то вещи, и это особенно ценно.

Маша, сначала арестовали вас и Надежду Алехину. А Катерина Самуцевич пришла в полицию сама. Могла, кстати, не прийти?

Ее вызвали на допрос, и было понятно, что она не выйдет из здания одна, без наручников и конвоя. И она пошла.

У вас была возможность уехать? Вы же знали, чем все может обернуться?

Нам делали предложения достаточно часто. Оперативники, которые с нами беседовали, приходя в СИЗО, следователь — он был очень милый. Другие люди в штатском, во время суда. И в начале следствия, и на каждом его этапе и даже во время суда нам делали предложения. Говорили, что если вы публично покаетесь и назовете имена других участниц, но особенно публично покаетесь, дадите показания, то вы можете рассчитывать на условный срок. Но суд все равно будет и приговор будет не в вашу пользу. Но мы их, естественно, посылали по очереди. До ареста наши друзья предлагали уехать. Но какой смысл уезжать, если ты уже сделал шаг. Это как коней менять на переправе — зачем?
Есть довольно известные слова о том, что личное — это политическое. Это точно наш случай. И именно в тот момент личное стало политическим, как никогда.

Я сегодня перед интервью смотрела оглашение вам приговора. Вы втроем такие разные — и такие смелые и очень мужественные. Когда суд закончился, дверь закрылась, плакать хотелось?

Нас очень быстро спустили в подвал, потому что конвойки в подвале. Оттуда буквально через пару минут нас вывел спецназ — его специально целый автобус пригнали. И нас везли в автобусе, полном больших мужчин в черном и в броне. Для нас сделали специальный коридор, как для госчиновников — и мы с “мигалкой” ехали через всю Москву, болтая со спецназовцами, к которым мы были пристегнуты наручниками. Это было похоже на захватывающий фильм про американских преступников — грабителей банков. И люди на улица. — просто потрясающе — их было слышно, даже несмотря на то, что у спецназа работал мегафон. И людей было огромное количество. Когда ты их слышишь и чувствуешь, то у тебя нет права плакать. Ты просто понимаешь, что нельзя уже.
И так нас довезли до тюрьмы, до женского изолятора. Потом была очень быстрая апелляция, когда отпустили Катю — никто не ожидал. И нас практически сразу этапировали. Было достаточно забавно, потому что в Березняки, в Пермский край, за 3000 километров, до меня не отправляли из Москвы никого. Я была уверена, что меня везут во Владимир, достаточно близко, не знаю, почему я так решила. А потом мы ехали сутки в “столыпинском вагоне”. Это обычный вагон с купе, только без окон — их нет. И купе длинное, высокое и узкое. Нет матрацев, нет вентиляции, вместо двери — решетка с кормушкой. Это душегубка, чистое наследие сталинских времен. Зимой там дичайше холодно. Лето там адски душно, люди теряют сознание, и некоторые не доезжают. И вот ты едешь в этом столыпинском вагоне сутки, потому что он едет очень медленно, его цепляют сзади к обычным поездам, а потом тебя выгружают в “автозак”, везут в пересылочную тюрьму. Потом снова — “столыпин”, “автозак”, пересылочная тюрьма. У меня было таких три.
В этих купе сидит не 4 человека, как в классическом купе, а 12. И все курят, а вентиляции нет. Я месяц ехала по этапу, и никто не знал, где я. Никогда и никто не знает, где осужденный, которого этапируют из следственного изолятора в колонию. Эта процедура должна быть уничтожена, она против всяческих норм. Ты не имеешь права звонить, ты не знаешь, куда ты едешь. Люди обычно очень испуганы. Потому что приговор — это понятно, это два года лишения свободы. По крайней мере, есть какая-то определенность. А этап — неизвестность. И когда в ноябре я доехала до Березняков, было чертовски холодно, зверский мороз на Урале. Меня привезли в колонию, и мы шли строем через этот снег, увязая в нем, темно было. Мы шли на обыск. И это очень далеко от города, это «посередине нигде». И я была очень рада, мне стало спокойнее. Ты понимаешь, что ты доехал.

Что самое страшное в тюрьме? Я пытаюсь понять, знакомо ли Вам это чувство.

Когда ты уже посидишь несколько месяцев, то самое страшное — это понимать, что ты не можешь спасти всех, это практически невозможно. Можешь спасти всего несколько человек, уволить всего несколько чиновников. Это как с семенами, которые сажают в землю: ты должен немножечко внутренне умереть, чтобы дать жизнь структуре. Например, правозащитной структуре. Ты должен принять, что часть тебя всегда будет в этом — в борьбе с этой тюрьмой.

Да, очень показательно для Вас — Ваши суды с тюрьмами.

Я судилась, да. В российских колониях начальника колонии называют “хозяин”, а заместителя называют “кум”. Это очень точные слова, потому что данные товарищи считают, что на них нет никакой управы, что они — абсолютная власть, что им все дозволено, что женщина — это такой послушный материал в их руках, который может гнуться, как угодно. И ты понимаешь, что ты можешь и должен дать им какой-то ответ на такой порядок. Ты начинаешь искать методы. И мои методом было то, что я обратилась против них в суд.

Через адвоката?

Да. У меня была совершенно потрясающая адвокат, Оксана Дарова, она, к сожалению, умерла 27 декабря 2015. Удивительно бойцовая женщина, я была у нее единственной клиенткой-женщиной. Потому что с женщинами она не работала — терпеть их не могла. Работала только с криминальными авторитетами, многие из них были в самых страшных пермских тюрьмах, где творится постоянное насилие. Там людей морозят в камерах, приковывают наручниками, делают “слоников”. И она работала с ними, не вылезавшими из “одиночек”. И со мной. Тюремные начальники ее терпеть не могли. В моей колонии она появилась впервые, и мы с ней пошли судиться. Неделю судились. Заседание, которое классически длится 15 минут, «оспаривание нарушений» — совершенно проходное дело. У нас это длилось неделю. Каждый день по 8 часов. По каждому микроскопическому пункту каждого из нарушений. И в итоге 3 из 4 нарушений были сняты, но это не имеет такого большого значения. Имеет значение только то, что в адрес колонии было вынесено представление. Частное постановление суда. Вот это — плохо для тюрьмы. Это значит, что лишаешься премии на год, это значит, что нескольких людей приходится уволить. И вот тогда тюремное начальство начало по-другому себя вести. Они выпросили из Москвы специальную бумагу о том, что меня стоит этапировать из Березняков в другую колонию. И этапировать без причины, что очень показательно, потому что по закону можно этапировать только тогда, когда есть причина — угроза безопасности, причина, связанная со здоровьем. А если тебя этапируют без причины — это странно. Тебя же не могут, как мешок с говном, кидать из одного места в другое. Должно быть какое-то основание. А у меня его не было. Но к распоряжению об этапировании было еще и сопроводительное письмо — никому из конвоиров нельзя со мной разговаривать, потому что я — ужасный провокатор. И меня перевезли в нижегородскую колонию. Климатически стало полегче. Но в Нижнем были другие истории. Там нет заборов, которые ограждают барак, пожтому там все могут ходить и общаться. Там есть “север” — общая курилка. И там я узнала гораздо больше о самих девочках, у меня появились друзья среди них. Наверное, какая-то человеческая сторона, когда у девчонок срываются бирки “зеков”, а за ними выглядывает совершенно удивительные и трогательные люди.

А потом Вас решили освободить, хотя срок-то не закончился.

Да, меня освободили за 2 месяца до конца, это называется амнистия. И я написала, что я отказываюсь от амнистии. Хотя формально от нее отказаться нельзя, это принудительная процедура.

То есть, даже если ты хочешь остаться в тюрьме?

Ты не можешь хотеть остаться в тюрьме — нет такой опции по закону. “Поезд дальше не идет — просьба освободить вагоны”. Но я написала, что не хочу никакой амнистии и милостей, мне абсолютно наплевать, как это будет выглядеть юридически. И даже вещи не собирала. Но их собрала за меня охрана, они вызвали меня в кабинет, сказав, что ко мне приехал адвокат. Там меня ждали мои клетчатые сумки, я была в той же зеленой форме, в которой ходила в колонии. Мне сказали «вы свободны» и посадили в черную “волгу”. Обычно ворота просто открываются — и ты уходишь. А меня погрузили в машину вместе с сумками, провезли через весь город и высадили на вокзале, на пустой площади в каком-то ужасно грязном снегу.

Без денег и с документами об освобождении?

Нет, какие-то деньги мне дали, рублей 800. Но у меня еще были деньги, которые мне перечисляли на продукты. Но они очень боялись, что возле ворот соберется много журналистов. И очень не хотели, чтобы прекрасные тюремные ворота были запечатлены на чьей-то фотографии. А может, они боялись, что когда все узнают, что происходит за воротами этой колонии, все ее просто снесут к чертовой матери.

Кому Вы первому позвонили?

Я позвонила адвокату. Он меня забрал и отвез в Комитет против пыток. Там мы часа два говорили с правозащитниками, потом — с журналистами. Многие из правозащитников являются членами общественной наблюдательной комисии, они ходили ко мне в колонию, и в тот день мы впервые увиделись вне колонии. И я считаю, что они очень классные, настоящие герои и настоящие люди. И так родилась идея правозащитной организации. Мы поняли, что судиться с тюремщиками возможно и возможно выигрывать. Можно делать так, что тюремные начальники отступают и их увольняют.

Маша, после всего, что с Вами произошло, после “Богородица, Путина прогони”, Вы бы себя назвали человеком верующим?

Ну, конечно, да. Что общего эта, так называемая церковь, имеет с верой? Я вообще не верю в официальные институции в России (от школы и тюрьмы — до церкви), они вызывают у меня желание их всячески подкалывать. Они ужасны. Особенно церковь, не имеющая никакого отношения к вере. Библия — отличный текст, Новый завет — великолепный. Это те вещи, которые оказали на меня влияние. Почему я должна от этого отказываться только из-за того, что в моей стране есть чуваки, которые надели на себя рясы?

Маруся, Вы бунтарь, и я так понимаю, с детства. Сына воспитываете таким же? Он по характеру похож на Вас?

Он похож на меня. Очень похож.

Когда Вы домой вернулись спустя два года, что он Вам сказал?

Он приезжал ко мне в колонию каждые три месяца. Это очень трогательный момент навсегда. Это вещь, о которой стоит сказать. Администрация женских колоний действует таким образом — если ты недостаточно лоялен к ней, лишает тебя свиданий с родственниками, с детьми. И так разваливаются семьи. Потому что женщина в российской действительности намного чаще ездит в мужские тюрьмы, а мужчины — в меньшей степени. Сложно передать выражение лица и глаз девочек, которым запрещают свидания, потому что решают наказать. Со мной пытались соблюдать закон, и я видела Филю. Он приезжал в Березняки с его папой. И в Нижний Новгород — тоже. Сейчас ему почти 9, он очень взрослый.

Читайте также на ForumDaily:

Три года и сто тысяч на фильм о Pussy Riot

Pussy Riot спели на английском про государственный террор

Новый клип Pussy Riot посвящен генпрокурору Чайке.

Экс-солистка Pussy Riot попала в полицию из-за российского флага

Заходите на страницу ForumDaily в «Фейсбуке», чтобы быть в курсе последних новостей и комментировать материалы.