Как я лежал в больнице для бомжей и психушке в Нью-Йорке

Для начала необходимо рассказать о причине моей госпитализации: я проглотил стекло. Приличный такой по размерам кусок. Не знаю, как это вышло, или просто не помню. Я даже не уверен, что проглотил именно стекло, а врачи не уверены, что оно вообще было, но об этом позже. Сначала я почувствовал твердый предмет где-то за небным язычком, но в попытке подцепить его с помощью зубной щетки и шариковой ручки пропихнул куда-то дальше в горло. Стекло засело совсем глубоко и не двигалось. С десяток раз за пару часов я вызывал рвоту, которая не приносила результата, а затем пропальпировал шею и нащупал стекло в трахее.

Фото из архива автора

Становилось трудно дышать, появилась мысль обратиться за помощью, вытащить его и упасть спать. Я бросился к компьютеру — покупать страховку. Поняв, что не в состоянии оформить ее сегодняшним днем (страховщики не дураки), полез искать анатомические атласы. Нагуглил какой-то PDF с описанием маневра по извлечению инородных тел из дыхательного горла, лег животом на стул, свесил голову и, орошая тонкой струйкой крови пол на кухне, насколько хватало дыхания стал выводить «Аааааааа!» (чтобы разжать голосовые связки), давя на шею пальцами и медленно двигая стеклышко к выходу.

Десять минут я миллиметр за миллиметром продвигал злосчастный кусок стекла в сторону рта, но в самый последний момент, не успев зацепить его пальцами, рефлекторно сглотнул. Стекло с болью и ощутимым сопротивлением ушло вниз по пищеводу…

Интуитивно я выбрал больницу Bellevue — это и самая старая действующая лечебница в США, и первый в городе морг, и особый контингент: 80 % пациентов не могут позволить себе даже самой простой страховки. Некоторым она вообще не положена — это нелегалы.

Кроме того, здесь лучшая в городе emergency room — именно в эту больницу был отправлен Тупак после покушения в 1994 году. Тогда трое неизвестных всадили в него 5 пуль (2 попали в голову, 2 в пах, а одна прошила руку насквозь и застряла в бедре). Рэпера прооперировали, и он, несмотря на попытки остановить его, сбежал из палаты через 3 часа.

Я вызвал такси, накинул грязную домашнюю кофту, всунул ноги в кроссовки и одним движением, не глядя, смел со стола в рюкзак все, что там лежало. Я полностью потерял речь, поэтому в emergency room, куда полчаса добирался по пробкам, разговаривал как немой — через бумажки и заметки, которые набирал в телефоне.

Вообще американская система здравоохранения встретила меня прохладно: я буквально на коленях приполз к ним в домашней одежде, хрипел, потому что не мог дышать, сплевывал кровью и слюной в sandwich bag с зиплоком, пару раз отключался и обмякал, опускаясь на пол, а за этим флегматично наблюдала бесконечная очередь.

Когда я предпринял попытку заползти в ER, выбежали какие-то фельдшеры, прогоняя меня тряпками и крича «кыш-кыш». Сознание начинало схлопываться. Отполз обратно.

Оформился, пальцами показывал на горло и на оконное стекло.

Emergency room выглядела, как большой спортзал, по всем четырем сторонам условно разделенный занавесками на палаты (всего он вмещал около 60 человек одновременно). Остров по центру — за стойками работают врачи.

Меня дважды катали на рентген и засовывали в нос щупы. Обнаружили воздух в полости тела, потому что у меня был разорван пищевод. К вечеру отвезли в палату. Все время приходили студенты (это еще и учебный госпиталь Нью-Йоркского университета).

Почему-то все улыбались и переглядывались, изучая мой анамнез.

Я не ем первые несколько дней, сижу на капельницах. Давление и температуру приходят измерять каждые три часа. Мочу и кровь берут раз в день.

Условия — как в отеле. В ящике зубная щетка, паста, дезодорант и шампунь. Телефон С ПЕРЕВОДЧИКОМ, как в Кремле. Телевизор, свежая одноразовая пижама с носочками.

А какой вид из окна: над окружающими постройками высится Empire State Building, и блестят на солнце тысячи окон центрального Манхэттена! К вечеру картинка превратилась в завораживающий задник к Saturday Night Live — да даже не в каждом пятизвездочном отеле есть такой вид.

Фото из архива автора

Рядом лежит дед бездомный. Забавно, что больницы для бомжей в Нью-Йорке примерно такие, как московские для випов. Сервис — на уровне хорошего санатория в Европе, точно не хуже. Мне даже трудно представить, в каком великолепии утопают пациенты более престижного госпиталя, типа Mount Sinai.

Персонал очень вежлив: извиняются, благодарят (я уже стал подозревать, что у меня смертельный диагноз, а мне о нем не рассказали). Берут кровь — «спасибо-спасибо», тянешь руку измерить давление — «спасибо-спасибо»… Капельницу переставить — «простите-пожалуйста». Журналы? Газеток утренних? Свет вам оставить или выключить? Хотите, белье на свежее поменяем? На шестом этаже салон красоты, не желаете побриться? Вайфай, прачечная, даже магазин с сувенирами. И это больница, куда стремятся попасть бездомные: полежать там, поесть, телек посмотреть — ну как мой сосед по палате.

Идут дни — ко мне заходят еще и психиатры. Практикантки-азиаточки из NYU. Я ножки под себя убираю, головку набок складываю, тихим голосом жалуюсь, что не помню, как стекло съел, и вообще дайте мне побольше занакса и отправляйте уже домой.

На следующий день разговоры были уже посерьезнее, взяли телефоны родителей, друзей.

Оказалось, что я свои антидепрессанты и бензики могу у них бесплатно брать, но при условии, что наблюдаться буду на их же кафедре.

Да за такой стол (меня уже начали кормить) и обслуживание я готов у них в клинике все время жить. Выйду потом здоровым, как пельмень.

Кормят, действительно, очень хорошо: французские тосты, блинчики, омлет с сыром на завтрак. На обед и ужин — роскошные митлоуфы, джерк-чикен, треска на пару… К каждой порции идут хлеб и спред для него, молоко, кофе и десерт. Почему-то никогда не дают соли, но сахара аж по четыре пакетика. Блюда могут не повторяться несколько недель.

Теперь у нас в палате дежурил почетный караул, как у Мавзолея. Врачей не было, очень хотелось домой, где погибали цветы и ждала 6-pack холодного мексиканского пива в холодильнике. А еще там крыша с видом на перекресток в Чайна-тауне.

И тут шокирующая новость: оказывается, охрана приставлена ко мне. Пока охранник задремал, я пролистал его бумаги: про меня пишут, что я «суицидальный» и «склонный к побегу» (так я выучил слово elopement, которым обычно называют влюбленных, сбежавших от своей родни, чтобы пожениться).

Решил подружиться со своим надзирателем. Джастин — рослый негр со скучающим лицом. Ему 30 лет, и он совершенно случайно оказался санитаром в психушке. Вообще он любит фотографировать, но пока что вынужден зарабатывать деньги здесь. Его задача — записывать каждое мое движение: «проснулся», «за компьютером», «сидит в кровати и смотрит в стену», «самостоятельно отключил себя от капельницы» и т. д. Последнее, кстати, я освоил мастерски — даже, наверное, и поставить капельницу смогу при необходимости. До понедельника, говорит, меня точно не отпустят: нет врачей. Я с этим категорически не согласен — мне доктора еще в пятницу сказали, что я cleared to go.

Звонил в российское консульство — ответили, что до понедельника ничего решить не смогут. В израильском трубку не сняли: шаббат.

В воскресенье заказал еды из «Теремка». Джастин в ужасе от кваса, но к пельменям и блинам отнесся с пониманием. Завтра важный день: лечебная комиссия будет принимать решение о моем переводе в психиатрическое отделение. Джастин говорит, что там очень плохо — отнимут компьютер и телефон и лишат меня свободного посещения.

Смирительные рубашки больше не используют, но могут привязать к койке или загнать в карцер. Рассказал своему надсмотрщику про даркнет — сидит немного шокированный, думал, что это выдумки телевизионщиков.

Через 5 дней мне 28. Надеюсь на снисхождение и амнистию (забегая вперед, скажу, что «праздник детства» я провел в психушке).

Фото из архива автора

Пришла бумага о выписке. Со счастливым визгом одеваюсь. Собираю вещи и вылетаю из палаты. Меня уже караулят медсестры: «Ты не можешь никуда идти, надо дождаться докторов». Пытаюсь бежать к лифтам.

По этажу разносится: “Crisis management team, crisis management team!” — появляются человек 15 персонала. Сражаюсь с ними как лев, но сдаюсь, будучи зажатым в угол.

Один из психиатров сыграл в доброго полицейского и доверительным тоном объяснил мне, что на этаже выше меня ждут увлекательные активити, караоке-вечеринки и музыкальные классы — настолько увлекательные, что даже он, будь у него время, с удовольствием бы их посещал.

Меня усаживают в каталку, и я со свитой из врачей и полиции отправляюсь этапом на 18-й этаж — в психиатрическое отделение. Громыхают замки, засовы, меня провозят мимо нескольких вахтеров (они были даже в лифтах) и закатывают в Ward 18 West.

Несколько психов, медленно волочивших ноги, как зомби у Джорджа Ромеро, замерли и уперлись в меня мутным взглядом. Один из них подошел совсем близко и попросил отдать ему мои кроссовки.

Тогда я понял, что попал. Врач предложил мне «отдохнуть в лаундже, пока меня оформляют», на что я шепотом ответил: “Man, I’m scared as fuck, please sedate me somehow”. Мне выдают красивую бирюзовую таблетку, и через 20 минут становится легче.

Затем произошло то, чего я боялся: санитары принялись потрошить мой рюкзак. Отобрали ноутбук, телефон (за полчаса до этого я в параноидальном припадке поудалял мессенджеры и запаролил всё отпечатком пальца). Под опись изъяли зарядки и наушники. Не разрешили оставить записные книжки (из-за металлической проволоки, скрепляющей страницы) и авторучки (видимо, чтобы не сделал ими сэппуку). Бритвы отняли тоже (да и зачем они нужны там, где вместо зеркала висит зацарапанный и изогнутый лист металла, в котором все равно ничего не отражается). Было немного неловко объяснять, что такое cock ring и как его использовать (тем более что я и сам не знал — просто показал жестом, что к чему), но самое страшное произошло под конец. По чудесной случайности я первым углядел в рюкзаке предмет, который точно удлинил бы срок моего пребывания в отделении. Я мигом закрыл внутренний кармашек сумки и с энтузиазмом подписал бланк с перечнем изъятого имущества.

Меня нарядили в робу, отобрали обувь (могли бы вернуть ее уже без шнурков, но требовалось одобрение лечащего врача, а это 2–3 дня ожидания — такая вот бюрократия) и отвели к койке, которая представляла собой жесткие пластиковые нары с кольцами, куда продеваются ремни для связывания.

Мой лечащий врач, очаровательная индианка с красивым именем Никита, смотрит на меня своими огромными черными глазами и спокойно сообщает, что никакого стекла они не нашли. Не нашли вообще ничего. Я просто разорвал себе горло зубной щеткой. Острый психоз — будем пить нейролептики.

Я спорю, но выглядит это так, будто я вру.

В целом в психушке ужасно скучно. Я подростком боялся попасть в армию или в тюрьму, но совсем не ожидал оказаться в столь специфичном американском лечебном заведении. Как и на зоне, в психиатрическом отделении скука и безделье сводят здорового человека с ума. Раз в неделю пациентов на час выводят на прогулку по крыше больницы — как в кино. Вообще весь экспириенс можно назвать чрезвычайно деморализующим: поначалу тебе тупо страшно, а потом просто наступает отчаяние и отчуждение. Я не мог заставить себя ходить на групповые занятия (а меня уверяли, что они ускорят мое выздоровление и повлияют на вердикт докторов). Я не знал, как скоро меня выпустят (“You have to cooperate and prove to us that you can take care of yourself”), поэтому даже успел подать на врачей исковое заявление в суд. Правда, на следующий день передумал и отозвал его. Снова звонил в российское консульство.

Пришла девушка и сказала, что им проще вытащить человека из тюрьмы, чем из психушки, — нужно подключать платных юристов.

Друзья тоже задействовали все свои связи (Ханна, Кристен, Саша и Никита, огромное вам спасибо и привет!), но надежды не оправдались.

Время шло невероятно медленно, я старался спать до момента, пока не потащат на завтрак, а так как поступил я довольно обессиленным, меня посадили на высококалорийную диету и внимательно следили, чтобы я доедал и не делился едой с соседями по столу (в итоге набрал 5 кило).

Фото из архива автора

После завтрака я ложился на живот в коридоре (потому что, во избежание любых ЧП, в отделении нет мебели — только голые стены и плоские нары) и, растягивая удовольствие, читал The Hunger Games и нашумевшие когда-то Confessions of an Economic Hit Man (это примерно как фильм «Дух времени», очень подходящее чтиво для психбольницы). Вообще я единственный там читал книги, чем вызывал удивление как у больных, так и у персонала.

Иногда, чтобы убить время (и не выделяться), я ходил по коридору взад-вперед. От моей палаты до поста медсестер за бронированным стеклом и обратно ровно 100 секунд хода, почти 2 минуты. Пройдешься так раз сорок — вот еще один час убит.

Что поразительно, почти все больные с пониманием относятся друг к другу. Геев и женщин никто не задевает. Стариков или растерянных иностранцев типа меня — тоже.

Там был белый 45-летний мужик с посттравматическим синдромом (Ирак, Афганистан) и бог весть еще какими болячками, его часто привязывали ремнями к койке. Он нередко кричал черным: “What’s up my negro?!” (а «негр» в английском будет пожестче «ниггера») — либо обращался к ним: “Hey, DMX” или “Yo, G-Unit”. Но в ответ вместо угрозы проснуться с заточкой в шее он получал дозу добродушного хохота и пару незлых расистских шуток.

Кстати, мужик этот был самый классный, совершенно киношный: красные глаза, бурящий тебя взгляд сексуального маньяка, трясущиеся кисти рук и постоянные разговоры о бабах.

Ух, в каких же подробностях он рассказывал мне, как бы он трахнул мою «жену» (меня пару раз навещала знакомая, а он прижимался к окошку комнаты свиданий и, истекая слюной, ритмично тер свой пах).

Он вообще любил со мной поболтать — говорит, у него первый лейтенант тоже был русским.

В моей палате лежал бомж, который выглядел точно так же, как Канье, когда у того случился нервный срыв. В моем отделении проходили лечение и мужчины, и женщины, смешливый гей с педикюром и в резиновых тапочках Raf Simons и его противоположность — агрессивный гомосексуал c бритой головой в шрамах.

Встречались вообще почти все: старые, молодые, черные, белые, латиносы, азиаты и даже такая экзотика, как русский еврей (я). Я привлекал невероятное количество внимания, которого не желал, а один негр просто заколебал переспрашивать: “You’re from Kurdistan, right?”.

Со мной лежали люди из соцжилья, шелтеров и много представителей среднего и выше-среднего классов. Полная солянка, почти точный демографический срез нью-йоркского населения (не было лишь совсем богатых, ультраортодоксов и русских с Брайтон-Бич).

И все странным образом уживались друг с другом. Немало этому способствовало действительно сочувственное отношение и очень корректное поведение врачей. Как бы сильно ни был болен пациент — никто не унижал его человеческого достоинства. Для лечащего персонала мы все были «сэрами» и «мистерами», а на любой вопрос больные всегда получали ответ. С кем-то из санитаров можно было шутить и болтать по душам. Они будто не замечали нашего разного статуса и состояния.

Фото из архива автора

Трудно было найти двух похожих пациентов.

Агрессивный гей ограбил Papa John’s, а когда удирал на мопеде, упал, и ему оторвало часть пальца. Тот, что ходил в тапочках, упоролся метом и разнес номер в отеле. Большой инфантильный афроамериканец думал, что работает вахтером у себя в многоэтажке.

В отделении он «трудился» охранником. Старый негр мистер Браун после каждого приема пищи подходил к телефону-автомату и говорил в трубку теплые слова благодарности за еду. Мой друг с татухами на лице «сидел» уже в седьмой раз, потому что ему досаждают голоса в голове. Лечиться он приходит по своей воле, а выпускают его уже по решению комиссии докторов.

Это был странный опыт, который я так и не обработал до конца в своей голове. У меня появилась глубокая эмпатия к людям с расстройствами психики. Теперь я вижу, что это действительно насущная и запущенная проблема — стигматизация психических отклонений в российском обществе. Вынужден с горечью признать, что мне не хватит инерции и смелости заниматься ею.

Но я призываю других — попробуйте для начала принять очевидную истину: если у кого-то есть те или иные патологии (я намеренно избегаю выражения «страдает от»), это не лишает его естественных прав человека. Да и вообще нам стоит быть мягче и не навешивать ярлыки «псих», «шизик» или «душевнобольной» на всех подряд, если мы хотим считать себя «развитым обществом».

Ах да, ну и самое интересное, я знаю, вы очень хотели спросить. Счет за лечение составил 43 тысячи долларов США. Будьте здоровы.

Читайте также на ForumDaily:

Личный опыт: как и кого лечат в Америке

На какие социальные программы могут рассчитывать жители Нью-Йорка

Почему я уехал из Америки: история россиянина, вернувшегося домой

Сколько стоит не умереть в Америке

Как россиянка разочаровалась в борьбе с коррупцией и уехала в Нью-Йорк

Хотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» —  и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram  и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе.