Раздевают догола при обысках и отправляют в фильтрационный лагерь: украинка выбралась из Мариуполя и рассказала об ужасах этой поездки

Светловолосая девушка в венке с красными маками. Украинский костюм, бусы и в руках бандура. Такой 17-летняя Мария Вдовиченко была на многих довоенных фото. До недавнего времени она вместе с семьей жила в Мариуполе, она была президентом школы, училась игре на бандуре, ходила с родителями в церковь. Но с приходом войны все перевернулось с ног на голову. Она рассказала изданию Hromadske, как они с семьей жили впроголодь и выбирались из оккупации.

Фото: Shutterstock

Ее жизнь сразу изменилась 24 февраля. Когда город начали обстреливать, дом превратился в руины, а из еды оставалась лишь четверть куска хлеба, размером с кулак.

Недавно семья Марии выбралась из Мариуполя. По дороге они пережили оккупацию и фильтрационный лагерь.

Далее — от первого лица.

«Началась война. Собираемся!»

24 февраля в 03:50 мама услышала первый взрыв, забежала к нам с младшей сестрой в комнату и громко произнесла самые страшные слова: «Началась война. Собираемся!». Куда мы собираемся? Как собираемся? Мы быстро напихали в сумки теплую одежду, оставшуюся еду. Думали, что сможем уехать. Но не удалось – город закрыли.

Тогда начался настоящий кошмар. Люди выбегали из домов, пытались все скупить, снять наличные, заправить автомобили. А вокруг раздавались взрывы.

В 12:00 наш дом уже содрогался. В какой подвал нам бежать? Я звонила председателю ОСМД, спрашивала, где нам прятаться. Мне отвечали, что наш подвал на это не рассчитан, там окна, ремонт, туда нельзя.

В тот момент у нас еще были все коммуникации. Запасы пищи и воды у нас были относительно небольшие, потому что думали, что это будет продолжаться 3-4 дня.

Ванна в обычной хрущевке

Прошло два дня после начала войны, и связь, вода и свет исчезли. Впоследствии не стало газа. Мы поняли, что ситуация сложная.

На Мариуполь все это время летели снаряды. Левый берег города разрушался, до Приморского района доходили взрывные волны, все грохотало.

По теме: Мастера рукоделия со всего мира объединились и помогают Украине через Etsy

В квартире мы завесили окна, вставили между ними поролон. Думали, нас это защитит.

Прятаться решили в ванной. Бывали дни, когда мы уже знали, в какое время нас будут обстреливать. Только шум, шелест, взрыв — сразу бежали в ванную. Это постепенно надоедало. Исчезала надежда, что все закончится, что нас спасут. Ну и что такое ванна в обычной хрущевке?

Однажды утром, не помню точно, какого числа, мы лежали все в одной комнате. Слышали, как все ходит ходуном в квартире, как что-то падает в соседней комнате.

Но мы лежали и думали: нет, это где-то далеко, мы в это не верим.

Начались вибрации земли, дом словно подпрыгивал. Мы быстро закрылись в ванной. Сначала была такая тишина, казалось, будто что-то падает, и тут взрывная волна… Верхние этажи дома просто сложились. Падали куски бетона, мебель, шифер с крыши, летело стекло. Повсюду кричали.

«Люди были готовы убить друг друга за глоток воды»

Нам удалось выбраться из дома, отец сказал быстро идти в первый попавшийся подвал.

Вокруг лед, стекло, шум, выстрелы, а мы бежим и думаем: хоть бы была лестница в подвал, хоть бы спуститься, хоть бы нас не придавило плитой.

Сестра добежала до подвала первой, за ней – я и родители. Начали стучать и услышали, что внутри есть люди, и они шепчутся. В конце концов, какой-то мужчина открыл дверь и сказал, что не может нас пустить — мол, в подвале много людей, лишнего места нет. Отец не стал слушать, оттолкнул его, и мы вошли.

Внутри было 20 человек, наших соседей. Вместе с нами зашла еще одна семья с пятимесячным ребёнком. То есть, если бы мы не вломились — под нашим домом погибла бы не одна семья.

В подвале мы видели разные ужасы. У людей заканчивались продукты, они превращались в зверей. Были готовы убить друг друга за глоток воды.

Еду не из чего было готовить, воду добывали из льда и снега.

Люди подвергались безумной опасности, когда выходили наружу — на них летели осколки, куски построек, камни.

Однажды перед нашей дверью в подвал прилетела мина. Дыра была так велика, казалось, будто кто-то глубоко копнул. Мы думали, что нас засыплет, здание уже начало разрушаться. Боялись, чтобы это не стало нашей братской могилой.

«В этом подвале была только наша надежда и молитва»

Моя мама болеет уже шесть лет полинейропатией. Это поражение нервной системы. На фоне стресса она перестала ходить, у нее дважды останавливалось сердце. Аптеки не работали, лекарства у нас не было. Отделение скорой медицинской помощи, которое было против нашего подвала, разрушили.

Отец реанимировал маму, как мог и знал – искусственное дыхание, массаж сердца. Таблетки приходилось искать под обстрелами. Мы не могли потерять маму. В этом подвале была только наша надежда и молитва. И все.

На десятый день пребывания там у нас остался один кусочек хлеба. Он был размером с мой кулак. Мы делили его на четыре раза. Свой кусочек я не смогла съесть, потому что мы очень долго голодали. Он был со мной очень долго. Я боялась, что все кончится, и не будет даже его.

Вам может быть интересно: главные новости Нью-Йорка, истории наших иммигрантов и полезные советы о жизни в Большом Яблоке — читайте все это на ForumDaily New York.

Люди между собой ссорились, скандалили, некоторых пытались выгнать из подвала, чтобы на один рот было меньше. Там не было доброты, только тьма, и мы уже чувствовали запах смерти.

Так продолжалось 12 дней.

«Мы отсюда не выйдем. Это моя могила»

Обычно обстрелы начинались где-то под утро. Потом был небольшой перерыв, а потом снова. Но в тот день все проснулись от неслыханного раньше шума в два ночи. Мы лежали и пытались уснуть. Чашка, стоявшая на полочке надо мной, прыгала. Звук был такой, будто я лежу и возле меня едет по четыре поезда с каждой стороны.

Обычно, когда стреляли, плакал ребенок, кто-то читал молитву вслух. В тот раз молчали все.

Вдруг земля начала вздрагивать, казалось, будто все летит на нас. С потолка падала штукатурка, кирпич.

Я лежала и думала: мы отсюда не выйдем. Это моя могила. Я уже отчаялась, не могла ни молиться, ни надеяться. Это кончится, это не может быть долго. В тот момент я была уверена, что умру, и умру не одна. На одном одеяле со мной лежала моя семья.

Я все-таки решила молиться. Просила у Бога умереть быстро и не видеть смерти моих родных, не видеть, как они мучаются, а я не могу им помочь.

У нас ничего не было. Ни сил, ни надежды, ни даже нормальной аптечки. Все понимали: если попадет, то мы отсюда не выберемся. Как в соседнем здании, откуда так никого и не достали. Это запрещали делать вражеские солдаты, это просто было невозможно.

«Или мы умрем от голода, или нас засыплет, или нас просто убьют»

С тех пор я не помню, как проходили дни. Мы были измучены, голодны, устали. Однажды отец сказал: «Или мы умрем от голода, или нас засыплет, или нас просто убьют». Российские солдаты ходили по подвалам, проверяли, кто там сидит, бросали бомбы. Когда к нам стучали, мы не отвечали.

В один из дней мы услышали от соседей, что можно уехать на Мелекино. У папы были старенькие, избитые обломками от построек и стекла, «Жигули». Мы даже не знали, заведется ли машина, но она тронулась. Мы ехали под обстрелами, градами. Продолжались бои, а у нас была одна цель: выжить, выбраться из этого ада.

Доехали почти до Мелекино, там стоял пост «ДНР». Понимали, что вернуться назад не сможем, а дальше ехать не хотели: если не убили там, то убьют здесь, для врага мы ничто, просто мишень.

Нас остановили на блокпосте, спросили на место регистрации: «Мариупольское? Вам направо».

Что за «право» мы не знали. Оттуда нас направляли дальше и дальше. Так постепенно сформировалась большая колонна из автомобилей и даже людей, шедших пешком.

Впоследствии военные «ДНР» сказали ехать. Мы тронулись, а они просто стреляли по машинам и людям.

«На все наши деньги мы смогли купить две буханки хлеба»

Так мы доехали в Ялту Донецкой области, где прятались более 10 дней в старом пансионате. Еды у нас не было, воду брали из колодца. Та наличность, которая у нас осталась, была ничем.

В Ялте как раз меняли власть на «ДНР», и они старались показать себя с хорошей стороны. Приглашали приходить к ним, называть свое имя, фамилию, чтобы получить гуманитарную помощь. Люди шли, чтобы выжить, не умереть от голода. Но никаких пайков там не давали — получали местные, которые продавали их на базаре по космическим ценам.

В Ялте также работали несколько магазинов, куда завозили продукцию из России. Цены высокие, очереди огромные. На те деньги, которые у нас были, мы смогли купить только две буханки хлеба. Мы их берегли, прятали, чтобы не забрали.

Еще тогда же в Ялте была «денационализация»: солдаты ходили по домам, искали «националистов», «фашистов», как они говорят. Людей увозили в неизвестных направлениях, кого-то убивали.

Голод, холод и страх замерзнуть

В Ялте к нам снова пришел голод, холод и страх замерзнуть. Все, что у нас было, — огонь, вода, чай и две буханки хлеба. Родители решили уезжать.

Так мы попали на фильтрацию в Мангуше. Там было два лагеря. Первый — для людей, которые шли пешком. Они могли проходить фильтрацию больше месяца, очереди были безумны. Люди вовсю пытались спастись и убежать. И еще один лагерь был для тех, кто машинами.

Лагерь – это не какое-то поселение, это просто колонны автомобилей. Перед нами в очереди было 500 машин, за нами еще тысячи.

Выходить из машин, искать пищу, воду, идти в туалет запрещали. Всюду ходили солдаты с оружием, угрожали, проверяли, смотрели, чтобы все были на месте.

Этот фильтрационный лагерь, как нам говорили, работал с 05:00 до 23:00, но на самом деле – пока они не проснутся, не позавтракают, не покурят, не поговорят по телефону, ничего не начиналось.

До гражданских им не было дела. Каждый час проходили два, если повезет — три автомобиля. В ожидании своей очереди мы прожили в машине двое суток.

«Фильтрация начинается с 14 лет»

Вот как устроена фильтрация: у них есть блокпост. Туда заезжает машина, где проверяют каждый карман, бардачок, багажник, каждую сумку. У людей – одежда, и что под ней. Мужчин раздевают на улице возле машин. Ищут татуировки, какие-то отметины, одним словом, «националистов».

Случалось, что не все пассажиры из машины проходили фильтрацию: они могли увести отца или мать, а машина должна была двигаться дальше. Люди терялись. У военных было оружие, а у людей ничего.

Наш черед подошел в 23:00, мы были последней машиной на тот день. Нас запустили, обыскали. Мама уже не ходила из-за своей болезни. Им с сестрой разрешили не выходить: сказали, что «фильтрация начинается с 14 лет».

Мы с отцом вышли. В 200 метрах от нашего автомобиля была будка из двух комнат. На улице стояли истощенные люди, у них не было одежды, на улице был мороз. У меня тогда так отмерзли ноги, что я не ощущала пальцев на ногах.

По теме: ‘Выбросим с балкона и тебя, и собаку’: как в России преследуют противников войны в Украине

Они просто ходили, разговаривали между собой, обсуждали женщин, которых замучили.

Я слышала разговоры между ними:

«А не прошедший, куда ты его девал?», — спрашивал один другого.

«Да расстрелял. Человек 10, может, больше. Не считаю, надоело уже», — отвечает тот.

Один мужчина, проходивший фильтрацию, вышел с огромными, испуганными глазами. Его трясло. Он говорил, что был жестокий допрос, его избивали. Его женщину так и не отпустили.

«Они пытались найти людей, любящих свою родину, желающих нормально жить»

Дальше была наша очередь. Я пошла в одну фильтрационную комнату, отец — в другую.

У меня сняли отпечатки пальцев, сканировали документы, проверяли телефон. Задавали провокационные вопросы. О власти, Украине, о моих собственных позициях. Они пытались найти людей, любящих свою родину, желающих нормально жить. Они издевались, унижали, могли обзывать, избивать.

У меня взяли паспорт, увидели, что мне 17. Я им не понравилась, вроде бы слишком молодо выглядела, а они как раз искали каких-то юных девушек.

Меня вытолкали оттуда. В машину меня сопровождал их вооруженный солдат.

Он толкал меня из-за того, что я вроде бы медленно уходила. Я упала, ушибла колено, но понимала: если сейчас не поднимусь и не побегу к машине, то не вернусь назад. Я побежала вовсю.

Мама увидела меня. У нее началась паника: что с отцом? Он не прошёл? Его уже убили? Над ним издеваются? А я ничего не могла сказать. Сидела и не знала, что будет дальше.

Впрочем, отец вернулся через 40 минут. Мы видели, как его вытолкали. Он вышел и упал. Пытался встать и падал. Но все же дошел до машины.

Из-за избиений на «фильтрации» отец потерял зрение

Отец нажал на газ, и мы тронулись. Прямого пути на Бердянск не было: мост взорвали, поэтому мы ехали по окрестностям, поселкам. Видели трупы, разбитую технику.

Уже по дороге у отца начались проблемы со зрением — он стал плохо видеть.

В Бердянске мы ночевали в машине. Там отец рассказал, как происходила его фильтрация.

У него также попросили документы, взяли отпечатки пальцев, раздели, обыскали. Начали допрашивать, давили морально. Сначала толкали. Когда увидели, что у него пустой телефон, начался вопрос: Почему телефон пуст? Что ты скрываешь? Мы тебе не верим!». И его просто ударили по голове. Он не помнит кто, как и чем. Вспоминает, как уже очутился на улице. От этого избиения отец потерял зрение, а нам еще нужно было ехать дальше.

Из Бердянска в Запорожье стояло 27 блокпостов, и на каждом проверяли документы, машину, спрашивали, профильтрован ли. У людей забирали еду, теплые вещи, просили сигареты, спрашивали даже о наркотиках и алкоголе.

По теме: В английском словаре появился новый глагол ukrained: что значит отукраинить

Мы ехали, а рядом шли бои. Что-то залетело под машину, произошел взрыв, машина подпрыгнула. Отец сказал не беспокоиться — возможно, это была петарда. Но мы понимали, что на войне нет петард.

Дорога была тяжелой. Мы видели разрушенные дома, противотанковые мины посреди дороги, танки с буквой Z во дворах, обгоревшие тела вдоль дороги, разбитые автомобили. Вокруг нас пылал лес.

«Не бойтесь. Это Украина»

На рассвете мы доехали в Орехово, Запорожскую область. Впереди нас на дороге были каминные глыбы, ежи, колючки. Такое ощущение, что дышать становится легче, а потом впереди мы увидели украинский флаг.

Сначала испугались: неужели провокация? Неужели это еще один экзамен, который мы должны сдать?

Нас остановили. Говорят: «Добрый день! Покажите, пожалуйста, документы».

Мы показали, хотя и дальше были уверены, что это провокация.

Нам говорят: «Не бойтесь. Это Украина».

Мы начали плакать. Не могли поверить, что мы под защитой, что нашли свою землю.

Далее мы ехали в центр помощи беженцам в Запорожье. Маме оказали медицинскую помощь, потому что она тогда еще не ходила. Отцу было очень плохо: он не видел. Мы с сестрой истощены эмоционально. Мы были психологически сломаны.

Волонтеры помогли нам доехать до Днепра.

В городе отца обследовали два врача, заключили, что у него травма в результате контузии. На одном глазу полная потеря зрения, а другой видит, как будто сквозь целлофановый пакет.

Чтобы получить качественную медицинскую помощь, волонтеры отправили нас во Львов. Здесь отец еще раз прошел обследование. Нам сказали, что его лечение будет долгим, сложным и дорогим, возможно придется выехать за границу.

«Мы не можем потерять отца. Он нас спас, теперь мы должны ему помочь», — сказала мама Марии, Наталья Сергеевна.

Читайте также на ForumDaily:

Десять способов быстро пройти контроль безопасности в аэропорту

Психологический эффект: как и почему car accident в США превратился в car crash

Советы экспертов: эффективные методы защиты от комаров и клещей

Визит в национальный парк и фотосессия: что можно получить бесплатно в апреле

Советы медиков: 4 признака слабого иммунитета и способы это исправить

Хотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» —  и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram  и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе.