Наши в США: почему я отказался от карьеры в Москве и при каких условиях готов вернуться
Эмиграция из России – профессиональная и студенческая – за последние годы резко усилилась. Если верить сравнительно свежему мониторингу РАНХиГС, самую представительную группу уезжающих составляют учащиеся магистратуры и аспирантуры зарубежных, преимущественно западных, вузов.
Нарастающий отток одаренной молодежи может показаться бегством, и все же совершенно не обязательно смотреть на него как на явление необратимое. «Возвращение в Россию не рассматривает лишь треть эмигрантов», – отмечает РАНХиГС.
Петр Староверов, в прошлом многообещающий выпускник московской «Лиги школ» и отделения теоретической и прикладной лингвистики филфака МГУ, рассказал Republic собственную историю переезда десятилетней давности. Получив PhD в Ратгерском университете (Нью-Джерси) и проведя пару лет в Германии в рамкам постдокторантуры, Староверов не без труда получил преподавательскую должность в месте, о котором едва ли мечтал, – в Университете Уэйна, расположенном в Детройте, некогда преуспевающем центре американского автопрома, который в последние годы возглавляет списки самых депрессивных городов страны.
Петр метил явно выше, и когда я спрашиваю, терзает ли 32-летнего ученого достигнутая высота, губы моего собеседника растягиваются в ироничной улыбке: «Почему я в Детройте, а не в Гарварде? Конечно, я об этом думал». Староверов говорит, что в любой момент может принять решение о продолжении академической карьеры на родине, но менять Детройт на Москву тем не менее не спешит.
– Для начала, расскажите, как вы получили профессорскую должность в таком неожиданном месте?
– По возвращении из Германии в Штаты, я начал искать работу по специальности. Сейчас в американских университетах открыто очень много очень хороших аспирантур по лингвистике. Каждая ежегодно выпускает десятки аспирантов, но преподавательских позиций по фонологии мало.
– Не оказалось выбора?
– Почему же? Выбор-то как раз всегда есть. Просто за места там острейшая конкуренция. Пришлось пройти не один десяток собеседований по скайпу, отправиться в несколько кампусов с докладом. Все это немного нервно и утомительно. Не хотелось бы повторить. Но в конечном итоге я получил предложение.
– Из Детройта?
– Оно было единственным. И, поверьте, для меня это была удача – получить профессорскую должность в исследовательском университете. Знаю много талантливых людей, которые не один год ведут поиски, но такую работу найти не могут. Я принял предложение стать assistant professor (доцентом. – Republic), и начал работать на условиях, чем-то напоминающих 5–6-летний испытательный срок. За это время мне нужно опубликовать некоторое количество научных работ, проявить себя в преподавании, решении административных вопросов и т.д.
– А дальше?
– Мне дадут больше свободы, и меня уже сложнее будет уволить. Будет еще больше свободного времени. По выслуге лет вы, допустим, можете претендовать на так называемый sabbatical – замечательное время, от одного до двух семестров, когда вам платят, но вы не обязаны преподавать. Предполагается, что так я смогу написать книгу или запустить крупный научный проект – не факт, что с быстрой отдачей, но фундаментально важный для моего дальнейшего развития как ученого.
– Курсы, которые вы читаете, – каким успехом они пользуются в Детройте? Сколько, кстати, у вас студентов?
– Я читаю два курса. Первый, менее продвинутый, – это 30–40 человек. Второй, который посложнее и глубже, – 15–20.
– И чего все эти люди хотят от лингвистики?
– Образование в Штатах значительно сильнее, чем в России, ориентировано на карьеру и деньги. У каждой специальности в США есть ценник, за которым стоят средние зарплаты выпускников, и все на это смотрят. В США большой спрос на логопедов. А врачи там, как известно, неплохо зарабатывают. Есть также компьютерная лингвистика. Ну, вы знаете, – алгоритмы распознавания речи, интернет вещей с голосовыми командами. Это еще больше повышает востребованность моей дисциплины у студентов. Они понимают, что с дипломом лингвиста, да еще при определенных навыках программирования и технической подготовке, без работы не останутся. При этом у меня много иностранных студентов. Например, арабов, поскольку в той же Саудовской Аравии до недавнего времени были довольно либеральные условия предоставления государственных стипендий на обучение за границей. Многие преподают английский у себя на родине и изучают лингвистику больше для галочки, не углубляясь в предмет.
– Китайцы?
– Китайцы тоже есть. И если говорить про их мотивацию, то она в основном сводится к тому, чтобы остаться в Штатах. Стимулов вернуться домой у них не то чтобы очень много. Странно вообще, что государство продолжают вкладывать деньги в программы зарубежного образования, рассчитывая, что все студенты гарантированно вернутся. Ну вот уехал человек и не вернулся. Что вы с ним будете делать? Не отравите же вы его, как Скрипаля?
– Российских студентов, я так понимаю, у вас нет.
– В Детройте – нет. Хотя из МГУ, где сильная, котирующаяся на Западе школа лингвистики, я знаю немало людей, поступивших в аспирантуру других американских университетов. Это происходит ежегодно.
– Они поступают и затем остаются в Штатах?
– Не всегда. Кто-то возвращается.
– Но не вы.
– В лингвистике я занимаюсь звуками языка, чередованием звуков, как они произносятся и меняются в разных контекстах. В России для научной работы именно в этом направлении возможностей меньше, чем в Штатах – меньше профессоров, проектов. То есть продолжить свое образование в фонологии мне было бы сложнее. К тому же в России аспирантура – это три года, а США – пять лет. Два года дополнительного образования, естественно, подкупали. Я понимал, что мне это нужно. Многое в то время строилось на амбициях: если я хочу делать науку на мировом уровне, мне многому еще предстоит поучиться. Жить в другой стране – вот это самоцелью точно не являлось. Когда уезжал, то даже всерьез рассматривал возможность вернуться.
– И что в конечном итоге перевесило сомнения?
– Фактор стабильности – он, пожалуй, был решающим. Я уехал не один, а с супругой – она тоже получила в Штатах PhD, только в смежной области коммуникативной психологии. Хотелось, чтобы мои дети имели законную возможность жить за границей. Принципиальное значение имели твердые гарантии работы по специальности. Чтобы, образно говоря, из-под меня не вышибали стул. А в России таких мест нет.
– Совсем нет? Сами говорите – с российской лингвистикой порядок.
– Все так. Но вопрос, надолго ли? Хватит ли денег? Да и вообще, слишком много неконтролируемых событий вокруг. Война в Украине, санкции, кризис – все это как-то пугало. Поймите правильно, я далек от политики. Просто я хотел заниматься фонологией. Но когда такое происходит, ты уже ни в чем не уверен: сегодня кафедра в МГУ есть, а завтра ее могут закрыть. И что мне тогда делать? К тому же я понимал, что, переезжая снова в Россию, я скорее закрываю некоторые карьерные возможности, а оставаясь в Штатах, на международном рынке, оставлю их открытыми. Переехать сюда я по-прежнему могу, а вот, чтобы кто-нибудь отсюда, с длительным опытом работы в МГУ, «Вышке» или РГГУ без проблем переместился на постоянную позицию в американский университет, я сходу таких не припомню.
– Один мой знакомый, стоявший перед похожим выбором, рассказывал, как в итоге оказался не готов пожертвовать комфортом работы в любимом коллективе.
– Хорошо его понимаю. Но американская академическая среда значительно более открыта и активно подталкивает человека к тому, чтобы он выходил за пределы своего маленького научного мирка.
– Приведите пример.
– Ну, скажем, Университет Уэйна в какой-то момент будет меня оценивать, мои достижения, успехи как исследователя по итогам так называемого post tenure review. Готов ли я перейти на следующий ступень академической карьеры? Университет запросит отзывы обо мне у профессоров других университетов. У людей, с которыми я работал на совместных проектах или просто сталкивался на конференциях и что-то обсуждал. Твое место в международном научном сообществе в значительной мере базируется на твоей репутации, а она – не в последнюю очередь, на контактах с коллегами. Их приходится строить и поддерживать. Лингвистика не делается в вакууме. Вам нужны стимулы для взаимодействия с коллегами.
– Звучит так, как будто вы заставляете себя это делать.
– Я не привык навязываться, мне сложно общаться с незнакомыми людьми, рассказывая им о своих работах. Но в профессиональном плане я понимаю, что делать это надо. В России такого нет.
– Нет института репутации?
– Института внешней, международной репутации, которую приходится зарабатывать таким вот образом. Как и фактически нет выбора работы за пределами Москвы.
– Вы сейчас о хронической бедности образования в провинции?
– Потому что это правда. Я хорошо знаю Россию: у меня жена из Перми, к тому же я много езжу в рамках научных экспедиций. Америка, Германия, Англия – чем они берут? Тем, что практически в любом городе сильный университет, который привлекает ученых. Я бы сам во многих из них поработал, как и мои коллеги. Таких университетов там в разы больше, чем в России. Там целая система, рынок. И это конкуренция привносит динамику в твою научную карьеру: ты можешь рассчитывать поработать в одном месте, затем перейти куда-то еще. У нас есть только Москва, конкурирующая сама с собой. Но, знаете, я все-таки до конца не оставляю мысль о возвращении. Отношение к тем, кто возвращается, у нас в целом хорошее. Да и нагрузка преподавательская здесь меньше, хотя деньги, конечно, несравнимы. Моя жена пока не работает, но одной моей зарплаты вполне хватает, чтобы содержать семью с двумя детьми. Впрочем, знаю тех, кто вернулся и чувствует себя нормально. По-видимому, стало появляться больше денег, грантов. Хотя относительно других профессий наука оплачивается хуже.
– Деньги – первое условие возвращения? Допустим, персонально вашего?
– Важнее четкий план научной работы, а также понятная механика финансирования проектов, в которых я мог бы выступать руководителем мною же подобранной команды студентов. Сейчас в России все решают чиновники, но, считаю, лучше бы доверить принятие решений специалистам, в идеале – научным руководителям. Та же зарубежная аспирантура, которая в России ассоциируется с утечкой мозгов, могла бы иметь совершенно другой эффект. Мне как научному руководителю нужно, чтобы мой аспирант получил дополнительную квалификацию и поучаствовал в перспективном проекте. У государства есть грантовая программа, которая выделяет мне необходимые деньги. Так это работает, к примеру, в Германии, в частности, в государственном фонде Гумбольдта, где каждая зарубежная поездка аспиранта, – это, по сути, отдельный научный проект со своими целями и графиком. И так это должно работать в России. Да, впоследствии, по реализации проекта, на котором задействован мой аспирант, он может решить уехать за границу, и вы при этом его вряд ли удержите. Но главное-то в другом: мы сделаем с ним российскую науку!
– И вы не против делать российскую науку, но при понятных правилах игры и с минимальным участием государства.
– Не против при наличии твердой позиции – постоянной хотя бы на бумаге. Я периодически спрашиваю себя, почему я всем этим занимаюсь. Одна из вещей, которые меня мотивируют, – взаимодействие с умными, интересными студентами. Здесь, в Москве, студенты, аспиранты по-прежнему…
– …умнее и интереснее, чем в Детройте?
– Просто общий интеллектуальный уровень студентов Университета Уэйна и МГУ различается, и подчас довольно серьезно. Есть, разумеется, исключения. Одна моя студентка работает акустическим инженером на GM – в штаб-квартире Pontiac. Думаю, неплохо зарабатывает. В какой-то момент она поняла, что ей интересна лингвистика и она должна готовиться к поступлению в аспирантуру. С ней всегда очень интересно, поскольку эту свою искреннюю увлеченность предметом она сочетает с практическим понимаем того, как работает звук. Но таких, как она, немного. Признаюсь, для меня было открытием, как тяжело многим студентам дается понимание некоторых базовых и, на мой взгляд, элементарных законов лингвистики.
– Надеюсь, вы не ощущаете себя учителем в сельской школе?
– Студенты бакалаврской программы – в основном студенты со Среднего Запада: Мичиган, Огайо, Индиана, Висконсин. Многие из Detroit Metro, то есть большой территории пригородов, окружающих собственно сам город Детройт. У большинства родители без высшего образования, хотя они готовы платить за него для своих детей. Но сами дети не всегда ясно понимают ценность университетского образования. Сказывается и качество средней школы, не всегда высокое в Америке.
– Понимаю, что Детройт – это место, где вы главным образом работаете. Ну а в остальном, как проводите время?
– Хотите спросить, чувствую ли я себя на дне американского общества? Не чувствую, уверяю вас. Живу в экологичном пригороде. В достаточно престижном районе, где тем не менее доступная недвижимость. В самом городе насыщенная культурная жизнь, и я порой удивлен качеством проектов, которые здесь реализуются, – например, в современном искусстве, которым я интересуюсь. Минусы, конечно, есть, их много, и мы о них знаем. Но даже в оттоке населения есть свои плюсы. На дорогах практически нет пробок.
Читайте также на ForumDaily:
‘Экстраординарная’ грин-карта: какие существуют возможности иммиграции в США для предпринимателей?
Школа в США глазами московских родителей
Наши в США: как адаптироваться в Америке, если на родине ты был звездой
Российский студент университета в Чикаго — об учебе, жизни в США и разнице менталитетов
Подписывайтесь на ForumDaily в Google NewsХотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» — и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе.
Выбор редакции
