Мистификация тысячелетия. Ч.1/3

Что мы все о политике, да о политике? Иногда полезно от нее отдохнуть, особенно в преддверии самых светлых и беззаботных праздников года. Не лучше ли в порядке исключения сменить пластинку и заняться чем-то не менее интересным, например литературно-историческим детективом, который вот уже не одно столетие будоражит умы.

Знаете ли вы, что такое “литературный проект”? Это когда один человек пишет по заказу другого, а этот другой приписывает себе авторство. Феномен “литературных негров” (по-английски “ghost writers” — писатели-привидения) хорошо известен во всем мире. Александр Дюма-отец, например, держал целую конюшню литературных помощников, которые по его указаниям делали заготовки, а затем мэтр проходился по сырью своим волшебным пером, и материал начинал сверкать и искриться.

Но, наверное, нигде практика литературных проектов не достигала такого размаха, как в Советском Союзе. Едва ли не вся гигантская целина национальных литератур поднималась могучей ратью бойких московских литераторов, которые от имени национальных дарований поточным методом гнали поделки, призванные наглядно продемонстрировать, как пышно расцвела культура малых народностей под солнцем советской власти.

И неосведомленным читательским массам только и оставалось, что дивиться плодовитости и политической грамотности какого-нибудь Джамбула: не успеют задуть новую домну в Череповце, как у него уже готова целая поэма, прославляющая подвиг доблестных металлургов; одержана очередная победа в битве за урожай – прыткий акын опять тут как тут.

Псевдоавторам оставалось только предаваться бесконечным сидениям во всевозможных президиумах, да неумеренному употреблению внутрь горячительных напитков. Зато те, кто писал под их именем, имели хлеб с маслом, а то и с икрой. Иной раз они даже не утруждали себя поисками реальных “писателей”, а попросту выдумывали их — так, например, был соткан из воздуха Сулейман Стальский. Надо признать, лихо придумано, одно имя чего стоит – почти Сталин! (Интересующимся этой темой рекомендую прекрасный роман Феликса Розинера “Некто Финкельмайер”).

Но, конечно, вершиной подобных махинаций была карьера Михаила Шолохова, который, судя по всему, за всю свою жизнь не написал ни единой строчки. Нельзя не восхищаться дерзновенным замыслом компетентных органов, из малограмотного алкоголика вылепивших писателя с мировым именем и даже добывших для своего гомункула Нобелевскую премию по литературе. И все же, ничуть не умаляя величия подвига бравых чекистов, приходится признать, что он меркнет в сравнении с куда более грандиозной мистификацией, которую по праву можно назвать литературным проектом тысячелетия. Имя его — Вильям Шекспир.

Наверное, нет в истории культуры более крупной фигуры. Шекспира единодушно прославляют как величайшего поэта и драматурга, чуть ли не единственного гения в современной истории, кого можно поставить в один ряд с гигантами античности. Вот уже четыре с лишним сотни лет, как по всему свету идут его пьесы, на всех языках мира влюбленные заучивают наизусть его сонеты. А в англоязычной культуре Шекспир вообще занимает уникальное место как один из главных творцов современного английского языка, создавший несколько тысяч неологизмов и новых фразеологических оборотов, и сверх того введший в языковый оборот множество библейских высказываний и афоризмов.

Вокруг Шекспира возникла целая индустрия, о нем написаны тысячи книг и ученых трудов, исследованиями его творческого наследия занимается целая армия литературоведов, из его биографий можно составить немалую библиотеку. Между тем о нем практически ничего не известно. А те крохи, что дошли до нас, внушают весьма серьезные сомнения насчет того, что скромный провинциальный бюргер по имени Вильям Шакспер и был гениальным автором 38 великих драматических произведений и 154 сонетов, которые, по мнению выдающегося американского литературоведа Говарда Блума, не только составляют основу “канона западной культуры”, но фактически сами и есть этот канон.

Доподлинно известно, что исторический Вильям Шакспер родился в Стратфорде-на-Эйвоне в апреле 1554 года в многодетной семье лавочника и олдермена Джона Шакспера. В ноябре 1582 года юный Вильям, которому едва минуло восемнадцать, женился (видимо, по принуждению) на беременной от него Энн Хатауэй, на восемь лет его старше. Она родила ему троих детей, из которых две дочери пережили отца.

В 1592 году Вильям Шакспер подался в Лондон, где стал актером, а впоследствии и пайщиком популярной театральной труппы. В 1604 году он вернулся домой и до самой смерти практически безвылазно жил в родном Стратфорде, с успехом занимаясь коммерцией и ростовщичеством. За эти 12 лет он лишь однажды съездил в Лондон – но не по литературным делами, а чтобы выступить свидетелем на суде.

Умер он 23 апреля 1616 года и был похоронен на местном кладбище. На его надгробном камне высечена безвкусная стихотворная эпитафия в духе сентиментальных открыток, которыми во дни моей молодости торговали во всех киосках “Союзпечать”. Как сейчас помню: рожь с васильками и надпись “Пусть так тихо цветет наша дружба с тобой, как во ржи золотой василек голубой”. Прямо скажем, поэзия не шекспировского уровня.

Сведения о жизни “Эйвонского лебедя” базируются лишь на горстке документальных свидетельств – лаконичной записи в приходской книге о крещении новорожденного Вильяма Шакспера, аналогичных записях о крещении трех его братьев и двух сестер, его собственном бракосочетании и рождении у него 26 мая 1583 года дочери Сюзанны, а 2 февраля 1585 года — близнецов Хэмнет и Джудит, а также нескольких судебных бумаг и договоров купли-продажи. И больше ничего.

Вот и вся документальная основа биографии Вильяма Шакспера. Многочисленные подробности, которыми уснащены его жизнеописания, выданные на-гора плодовитыми шекспироведами, все до одного просто-напросто придуманы, взяты с потолка, высосаны из пальца. Не от хорошей жизни авторы всех этих пудовых томов заполняют свои произведения всевозможными увертливо-условными оборотами вроде “вероятно”, “нетрудно предположить …”, “можно себе представить …”, “скорее всего”, “должно быть” и т.п. Сочинителям приходится напрягать всю свою фантазию и изощряться, ибо фактов в их распоряжении нет.

Наиболее значительный из сохранившихся документов – это завещание Вильяма Шакспера, составленное за месяц до его кончины. Но вместо того, чтобы пролить свет на тайну его личности, завещание лишь поднимает новые вопросы. Начать с того, что этот трехстраничный документ написан не самим завещателем, а его стряпчим. Это сухой, юридически вполне грамотный документ, изложенный обычным суконным канцеляритом. В нем приводятся распоряжения Вильяма Шакспера в отношении принадлежащего ему имущества.

Главными наследницами названы обе дочери. Жене, с которой Шакспер явно не ладил, была отказана лишь “вторая по качеству кровать”. Среди тех, кого отметил завещатель, фигурируют три актера из его старой труппы, но не упоминается ни один литератор, хотя в ту эпоху были приняты велеречивые обращения к собратьям по цеху. Опять-таки в нарушение обычая нет и выражений благодарности высокопоставленным покровителям и благодетелям, которые многократно упоминаются в произведениях Шекспира — в первую очередь граф Саутгемптон, лорд Рутленд и леди Пембрук.

В документе приводится детальная опись имущества, подлежащего распределению между наследниками. Но среди кроватей и прочей мебели, предметов домашнего обихода и кухонной утвари вы будете тщетно искать музыкальные инструменты или книги. В ту пору книги представляли большую ценность, нередко их даже приковывали цепями к письменному столу, чтобы не вводить во искушение друзей и родственников. Поэтому нельзя себе представить, чтобы автор завещания по забывчивости не упомянул о них в своем последнем распоряжении.

Причина их отсутствия гораздо прозаичнее – у Шакспера не было ни одной книги. Да и откуда им было взяться? Его родители и дети не знали грамоте, сам он, судя по всему, тоже был не из больших грамотеев. Его апологеты говорят, что он, дескать, брал книги взаймы у знакомых. Кто знает, может быть, и так. Но если состоятельный коммерсант Шакспер был книгочеем, он вполне мог позволить себе покупать книги, однако же это не пришло ему в голову.

Неизвестно даже, умел ли он как следует читать. В Стратфорде в то время существовала школа, для сына уважаемого олдермена двери ее были открыты. Поэтому логично считать, что Шакспер ее посещал. Но даже самые ярые стратфордианцы (сторонники традиционной теории о тождестве Вильяма Шакспера и Вильяма Шекспира) не отрицают, что этим его образование и ограничилось.

Не упоминаются в завещании и рукописи, хотя 18 пьес Шекспира (включая, например, “Юлий Цезарь”, “Укрощение строптивой” и “Антоний и Клеопатра”) на момент его смерти еще только ждали публикации. Трудно себе представить, что выдающийся писатель не позаботился о своем духовном наследии. Но от фактов не отвернешься: в завещании ни слова о рукописях. Единственные рукотворные следы, оставленные стратфордцем, – его подписи под документами. Однако и они не проливают света на загадку их владельца, наоборот — только еще больше сгущают тьму вокруг этой загадочной личности.

Одного взгляда на эти корявые, старательно нацарапанные неумелой рукой каракули достаточно, чтобы заключить, что они никак не могли принадлежать человеку, чье литературное наследие достигает едва ли не миллиона слов. Подпись «Шекспира» неуверенно выводила по буквам рука, явно не привычная к перу. Более того, все его подписи отличаются друг от друга — верный признак отсутствия навыка чистописания, который всегда вырабатывает характерный почерк. Стоит отметить также, что мистер Шакспер подписывался либо как “Шакспер”, либо как “Шакс”, но ни одна из его шести известных подписей не соответствует орфографически имени, под которым выходили в свет печатные произведения Вильяма Шекспира.

Поразительно и то, что смерть Шакспера прошла в Лондоне абсолютно незамеченной – ни строчки публичного соболезнования или выражения скорби, ни единого упоминания о кончине человека, которому приписывают авторство стихотворных и драматических произведений, пользовавшихся огромной популярностью среди современников. Это особенно удивляет, учитывая, что пышные прославления почивших в бозе коллег были приняты в литературных кругах того времени.

В Библиотеке Конгресса хранится бестселлер 1622 года под названием “Истый джентльмен”. На страницах 95-96 мы находим в нем список крупнейших поэтов елизаветинской эпохи, наиболее выдающихся мастеров слова и тонких мыслителей “Золотого века, которому подобного вряд ли можно ожидать когда-либо в последующие века”, пишет автор “Истого джентльмена” Генри Пичем.

Палец скользит по перечню. Ба, знакомые все лица, которые узнает любой знаток шекспировской эры. И только одного имени в списке нет – имени Вильяма Шекспира. Наверное, простая оплошность, которая была впоследствии устранена? Но нет, и во втором издании, вышедшем в свет в 1627 году, Шекспир не упомянут. Нет его ни в третьем издании (1634 г.), ни в четвертом (1661 г.), когда он уже прочно обосновался в каноне англоязычной литературы.

Опустить Шекспира из списка ведущих литераторов елизаветинской эпохи равносильно тому, чтобы исключить из истории русской литературы Пушкина. Оплошность издателя? Но Генри Пичем ревностно относился к своим обязанностям и подобной небрежности проявить никак не мог. Может быть, он придерживался прогрессивных убеждений и сбросил Шекспира с корабля современности, упредив русских кубофутуристов начала XX столетия? Нет, насколько известно, революционных настроений за Пичемом не водилось.

Тогда, может быть, он просто не знал, кто есть кто в отечественной литературе? И это исключено. Генри Пичем десятки лет вращался в кругах, говоря современным языком, лондонской творческой интеллигенции, дружил со многими писателями и был в курсе всего, что происходило в мире искусства. Он даже поставил свое имя на эскизах костюмов к постановке шекспировского “Тита Андроника” в знак своей близости к автору. Почему же он не включил Вильяма Шекспира в свой список? Не потому ли, что знал, кто истинный автор произведений, выходивших под этим именем?

Наконец, еще один непостижимый факт: после Шекспира не осталось архива. Не одного черновика, ни единого наброска, ни страницы ссылочного материала — ровным счетом ничего. Правда, у стратфордианцев на все есть универсальный аргумент-дубина, которой они наотмашь разят супостатов-скептиков: Шекспир — гений, которому было по силам то, что недоступно простым смертным. Он был такой великий, что весь свой архив держал в голове и творил прямо начисто. Это ли не доказательство громадных масштабов его несравненного дарования?

Что тут скажешь?… Вот и у Шолохова тоже не было ни строчки архива, и по той же самой причине, утверждают его поклонники: ему он был просто не нужен. Мало ли что в истории не было писателя, который не оставил бы после себя груду черновиков, заметок и справочных материалов? А вот наш Шолохов прекрасно обходился без них. Потому что гений, неужели не понятно?! Не чета всяким там пушкиным, толстым да достоевским, которые шагу не могли ступить без бумажки.

Но самое главное даже не в этом. Творчество почти всегда в той или иной мере автобиографично: авторы обычно пишут о том, что им близко и знакомо. Книги непременно так или иначе отражают личность их авторов, служат зеркалом их души. Тут-то и загвоздка: скромный, бесцветный мистер Шакспер из Стратфорда, “незаметный, непритязательный обыватель”, по характеристике Гарольда Блума, никак не совмещается с образом небожителя, блистательного мастера пера, гениального поэта и драматурга Вильяма Шекспира.

Никому не придет в голову усомниться в том, что пушкинские или толстовские произведения написаны именно Пушкиным и Толстым. А вот авторство Шолохова с первого дня вызвало серьезные сомнения – настолько не совмещался образ писателя, чье могучее дыхание ощущается на каждой странице “Тихого Дона”, с убогим масштабом личности человека, названного автором романа.

Точно так же скупые факты и слухи о современниках Шекспира Кристофере Марло, Эдмунде Спенсере или Бене Джонсоне полностью гармонизируют с их произведениями. “О жизни Данте мы знаем почти так же мало, как о жизни Шекспира, — писал Пабло Милано. – Но соответствие между личностью Данте и его произведениями настолько очевидно, что никаких других доказательств его авторства и не требуется”. А вот обстоятельства жизни и калибр личности Вильяма Шакспера совершенно несопоставимы с произведениями, носящими его имя. Недаром Эмерсон сетовал на то, что ему никак не удается “привести жизнь Шекспира в соответствие с его творчеством”.

Стратфордский мистер Шакспер никогда не выезжал за пределы Англии, не имел практически никакого образования, не знал языков, книгами и музыкой не интересовался, занимался в основном коммерцией. В то же время автор шекспировских произведений должен был великолепно знать античную и современную литературу и историю, французский и итальянский языки, не говоря уже о латыни, глубоко разбираться в садоводстве, юриспруденции, музыке, геральдике, он должен был досконально знать придворную жизнь, бывать за границей и быть тонким знатоком и ценителем аристократических видов спорта – тенниса, боулинга и соколиной охоты.

Взять, например, Италию, которую Шекспир избрал местом действия более десятка своих пьес. Известно, что за всю свою жизнь мистер Шакспер ни разу не выезжал за границу, да и по Англии он особенно не путешествовал, ограничившись лишь двумя поездками между Лондоном и Стратфордом. Откуда же его глубочайшее, в мельчайших деталях знание Италии?

Придумана такая гипотеза: дескать, Шекспир любил посещать портовые таверны и внимательно прислушиваться к разговорам исколесивших все моря и океаны матросов. И все, что ему удавалось услышать, укладывалось в необъятные кладовые его несравненной памяти.

Легко представляю себе эту сцену. “Должен вам сказать, любезный мистер Смит, — говорит заплетающимся языком один морской волк другому, — что история Генуи разворачивается под знаком смертельной вражды двух наиболее видных семейных кланов этого города”. А его собеседник, икая и покачиваясь, замечает в ответ: “Помилуйте, дорогой мистер Джонс, — а знаете ли вы, что в 1575 году традиционная вражда между Сиеной и Ломбардией настолько обострилась, что привела к кратковременной войне между ними?»

Ну конечно, о чем еще, как не об итальянской политике, могут беседовать в портовом кабаке пьяные матросы, только что сошедшие на берег по возвращении из дальнего плавания? А притаившийся за соседним столиком Шекспир – нет, не записывает, ибо писать он, как мы уже знаем, не большой мастак, — а ловит на лету и накрепко запоминает каждое слово. Возможно, все на самом деле именно так и было, хотя крайне сомнительно.

Гораздо проще и логичнее допустить, что автор “Ромео и Джульетты” и “Венецианского купца” сам путешествовал по Италии и писал на основании личного опыта. А его знание Италии просто поражает. Даже три классические “итальянские ошибки” Шекспира на поверку лишь подтвердили, насколько глубоко он знал эту страну.

Шекспира с давних пор упрекали в следующих промашках: в пьесе “Два веронца” герои путешествуют между Вероной и Миланом по воде, хотя ни тот, ни другой город не имеет выхода к морю; в “Укрощении строптивой” упоминается, что Бергамо – парусная столица Италии, а в “Зимней сказке” итальянский художник Джулио Романо назван скульптором.

Однако на поверку вышло, что ошибался не Шекспир, а его критики. В своей книге “Шекспир и Италия”, вышедшей в 1949 году, итальянский исследователь Эрнесто Грилло привел множество примеров того, насколько досконально великий англичанин знал Италию и ее культуру. В частности, он подтвердил, что во времена Шекспира многие города Северной Италии были соединены каналами, и из Вероны было проще всего попасть в Милан именно по воде, а в эпоху Возрождения Бергамо славился именно как центр пошивки парусов.

Что же касается Джулио Романо, он был не только художником, но также скульптором и зодчим. Об этом писал Джорджо Вазари в своей прославленной книге “Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих” , которая вышла в Италии в 60-е годы XVI столетия, но в Англии стала известна лишь много десятилетий спустя. Поэтому человек, который не бывал в Италии, вряд ли мог знать о многогранном таланте Романо, да и вообще о его существовании. Изучив творческое наследие Шекспира, Эрнесто Грилло пришел к твердому убеждению, что английский гений несомненно провел немало времени в Италии.

Многие литературные источники, использованные в “Венецианском купце”, “Отелло” и “Много шума из ничего”, в то время существовали только в подлинниках, а в английской школе, посещением которой, как мы знаем, ограничилось образование стратфордца, итальянский не преподавали. Между тем в пьесах Шекспира рассыпаны свидетельства того, что их автор не только знал итальянский язык, но и хорошо разбирался в его диалектах.

В “Венецианском купце” Шекспир демонстрирует глубокое знание тонкостей венецианского права и топографии Венеции. Например, персонаж пьесы Ланселот Гоббо назван по имени статуи коленопреклоненного горбуна “Гоббо ди Риальто”, у которой официально провозглашались новые законы республики. А откуда, например, Шекспир узнал о весьма специфичной итальянской процедуре бракосочетания, детально описанной в “Укрощении строптивой”? Опять, что ли, настырные моряки разнюхали и доложили?

Словом, не подлежит сомнению, что в творческом наследии “Великого Барда” нет ни следа от Вильяма Шакспера. Но если не он, то кто же тогда был Вильямом Шекспиром?

Автор — Виктор ВОЛЬСКИЙ

Источник