Российский пианист Никита Галактионов — о выступлениях в Карнеги-холл и принципиальном неучастии в конкурсах
Фото из личного архива Никиты Галактионова
В субботу 21 октября в Карнеги-холл (Weill Recital Hall) двадцатидвухлетний пианист из России Никита Галактионов исполнит свои любимые произведения П.Чайковского, М. Балакирева и С.Рахманинова. Билеты на его концерты в Москве и за рубежом раскупаются быстро. За полтора месяца до приезда музыканта в Нью-Йорк с маэстро пообщался ForumDaily.
— Давайте начнем с того, что вы в этот раз играете в Карнеги-холл? Что это будет за концерт?
— В этот раз программа состоит из произведений трех великих русских композиторов: Чайковского, Рахманинова и Балакирева. Ну и там конечно будут некоторые бисы, которые — как я думаю — будут приятны американской публике.
Мой выбор не случаен. Это своего рода продолжение традиции. В 1891 году концертом из произведений Чайковского открывался Карнеги-холл, а сам маэстро стоял за дирижерским пультом. Его ученик Рахманинов долгие годы жил в Америке и 92 раза выходил на эту прославленную сцену.
Я не ставлю себя в ряд с такими великими людьми, но считаю, что их музыка должна постоянно звучать здесь, в этих прекрасных залах, где стены помнят ее авторов. Творчество Милия Балакирева менее известно, чем его общественная деятельность. Именно он возглавлял знаменитый в 19 веке кружок интеллектуалов и творческих людей под названием «Могучая кучка» . Именно ему — двадцатипятилетнему композитору без музыкального образования ( на тот момент его в России просто не было) несли на суд свои произведения Римский-Корсаков, Даргомыжский, Мусоргский.
— Чайковского и Рахманинова довольно много играют в Нью-Йорке, причем, не только русские пианисты, да и не только пианисты — так будет правильнее сказать.
В принципе это авторы, которые перестали быть русскими в прикладном смысле — они наследие мировой музыкальной культуры. Как вы думаете, чем ваша игра отличается от того, как исполняют их американские и неамериканские приезжающие артисты?
— Хороший вопрос, требующий некоторых размышлений. Чем я могу похвастаться? По поводу Рахманинова — тем, что мне очень понятен язык, на котором он писал музыку для рояля. Элементарно из всех соображений — не ради хвастовства, а просто констатация факта — у меня руки того же размера, что у него. Мне понятна не только сама музыка, но и его пластика. В нашем деле техника от искусства неотделима, и в данном случае некоторые задачи мне легче выполнять… Ну и, конечно, хочется сообщить публике какие-то свои вещи, которые я нашел в этой музыке.
В прошлом году я играл в Золотом зале нашего Посольства в Вашингтоне. Это был прекрасный концерт, в котором принимали участие двое музыкантов от Украины, двое от Америки и двое от России, что в наши сложные времена в политическом плане очень правильно.
Я тогда сказал: “Благослови, Господь, тот день, когда русские, украинцы и американцы хотя бы на день забывают о политике”. Эту фразу потом цитировало CNN в репортаже об этом событии.
Я неплохо владею английским, поэтому перед исполнением каждого произведения, следуя местной традиции, произношу маленькую речь-экскурсию. Передо мной сидели исключительно американские студенты — очень отзывчивая, но далекая от нашей культуры публика. Я попытался объяснить им, что “Элегия” Рахманинова и есть образ «загадочной русской души», воплощенный в музыке. Несмотря на то, что это все-таки его раннее сочинение… К тому же, там очень ярко слышно его увлечение виолончелью… Оно очень многогранно. Возможно, в тот раз мне удалось воссоздать замысел автора. Во всяком случае, играл и видел, что некоторые люди в зале даже плакали.
— А какие произведения вы сейчас планируете играть? Давайте начнем с Рахманинова?
— Будет “Элегия” 39-й опус; два этюда-картины; также два музыкальных момента: один из них — знаменитый 4-й ми минор. Еще один этюд-картина, который я давно хотел исполнить и показать американской публике — ре-минорный 33-го опуса.
— А дальше — Чайковский и Балакирев?
— Нет. Сначала я сыграю несколько номеров из «Времен года» Чайковского, а потом прозвучит “Токката” Балакирева — музыка, которую очень редко исполняют. И его знаменитая обработка “Жаворонка” Глинки. И в конце — Рахманинов.
— По какому принципу вы выбирали то, что собираетесь играть? В вашем репертуаре довольно много имен.
— Для своих концертов за рубежом я, как правило, делаю русскую программу. Я хочу, чтобы иностранная публика услышала аутентичное истинно русское исполнение.
Поясню. Я, к примеру, никогда не смогу сыграть индийскую музыку, как настоящий коренной житель Индии, который слышал ее с детства и воспитан на этих звуковых сочетаниях. Ровно также всякий нерусский музыку русских композиторов всегда будет исполнять не совсем точно в том смысле, что каждый из нас говорит на неродном ему языке с акцентом.
— Я знаю, что для вас важно отметить, что этот концерт вы играете pro bono, без денег. То есть, билеты продаются, но лично вы не получите за свое выступление ни копейки. Это в рамках, какой-то популяризации русской культуры? Почему? Эта ваша какая то позиция так — не брать за американские выступления денег?
— Это позиция. В какой-то степени она связана с тем, что я, как и любой молодой исполнитель, хочу, чтобы обо мне узнало как можно больше людей. А загибать высокие цены на билеты — это сужать круг своих слушателей. Пока я нерентабелен, как новый продукт. Ну и популяризация, конечно. Вот и получается выступление ради искусства”.
— Скажите, а вам не приходится слушать какие-то упреки, что вы так молоды, но уже довольно известны. Музыкантов, которые выступают в Карнеги-холле в двадцать лет, не так много, правда?
— Должен сказать, что у меня этих проблем почти не возникает, не бывало такого, чтобы я наблюдал какую-то открытую зависть: «Почему он играет в Карнеги-холле, а я могу только мечтать о такой возможности?»
И потом мой путь к Карнеги не был усыпан розами. Достаточно сказать, что на выпускном экзамене по специальности в Центральной музыкальной школе при Московской государственной консерватории имени П.И.Чайковского я получил беспрецедентную в ее истории отметку — четыре с минусом. Меня дважды не приняли в эту самую консерваторию.
Спасибо моему педагогу — профессору МГК Аркадию Севидову, который наперекор всему и всем частным образом учил меня все эти годы. А мог бы и расстаться как с безнадежным, неопрадавшим надежд учеником. Мало того, сразу же после окончания ЦМШ мы стали вместе с ним концертировать по разным столицам. Для меня — это большая честь и большая школа. Играть концерты — это не зачеты сдавать. Иные задачи, иные навыки, иные трудности.
С учителем, пианистом Аркадием Севидовым. Фото из личного архива Никиты Галактионова
— Вы помните свои первые впечатления? Вот вы в Карнеги-холле. Вам всего двадцать … И?”
— Впечатление, которое у меня сложилось в первый раз, повторилось и в следующий, когда я оказался в этом зале. Прошу прощения за патетику, было чувство, что я нахожусь в месте, которое можно назвать храмом музыки. Все, что там есть, благоволит тому, чтобы музыка звучала так, как она должна звучать, и чтобы со слушателем происходило нечто неописуемое. Между замыслами композитора, исполнителя и непосредственно публики нет никаких преград. Там нет ни сомнений, ни страхов. Вот художник, который давно мечтал что-то создать, и здесь ему дают все инструменты для этого. И он настолько рад этой возможности, что его ничто не останавливает — ни сомнения, ни страхи — он просто берет все и делает.
— Вы проводили какое-то исследование или кто-то наблюдал из зала: какой процент американцев, какой процент бывших наших приходит вас послушать?
— Нет, мы не задавались такой целью. Было весьма любопытно наблюдать в зале людей разных национальностей. Мне представлялось, что публика будет исключительно русской, однако я видел различных людей: в том числе, афроамериканцев и азиатов, американцев непосредственно. Ну и русских, конечно.
— Есть какие-то отличия в реакции публики здешней от русской? Или от публики в странах Балтии, например, которые также в ваших афишах значатся?
— У меня был очень интересный опыт. Как-то в Москву приехал какой-то американский коллектив, танцующий в стиле хип-хоп. Они предложили московской публике свое видение балета “Щелкунчик”. Понимаете? “Щелкунчик” в стиле хип-хоп! Я четко помню, как у нашего зрителя скрипели мозги, потому что они просто не понимали, как это возможно.
Наша культура, сложившаяся за все время существования русской классической музыки, просто предполагает какую-то статичность, какую-то монументальность, какие-то другие линии у танцоров. А была предложена, в хорошем смысле, дерзкая трактовка. И, к сожалению, у нас этого не поняли.
А в Нью-Йорке на рождественскую сказку приходят взрослые люди — семейные парочки лет 40-45, солидные люди — это видно по часам, которые у них на кистях, по их костюмам. Они сидят, пьют колу с попкорном и смотрят сказку с участием Санта-Клауса и с девочками, которые красиво выплясывают канкан. И им хорошо! Что я хочу сказать? Наверное, все-таки, американская публика более непосредственна.
— О! Так вы довольно демократичный человек, как же вас занесло в классику?
— Простите?
— Часто музыканты, исполняющие классическую музыку, довольно строги ко всему остальному, кроме классики, они отказываются что-либо принимать. И вот вы — человек широких взглядов: вам и хип-хоп нравится, и свобода американской публики. Как вас занесло в мир, где даже популяризаторов классической музыки принимают через раз. Понаблюдайте за реакцией постсоветских классических пианистов на деятельность китайского пианиста Ланг Ланга. Ведь он очень современный человек, который общается с публикой на языке, который той понятен. Можно по-разному оценивать то, как он играет, но сколько же он делает для того, чтобы классику вновь стали слушать? А как пренебрежительно к нему относятся серьезные музыканты…
— Кстати, должен вам сказать, что на концерте Ланг Ланга я был. Уже не вспомню, сколько лет назад это было в Москве в Большом зале Консерватории.
Тогда Ланг Ланг только начал открываться миру и его появление произвело эффект взорвавшейся бомбы. У нас народ попросту обалдевал от того, что он делает и как себя ведет.
Я помню, что начал наблюдать за реакцией слушателей и понял, что в те моменты, когда сам пианист кайфовал от того, что он играл, ровно с такой же безумной улыбкой сидел весь зал.
Поэтому, тут, наверное, важно вспомнить психологию, которой я в свое время увлекался: важнее то, насколько сильна реакция, а уже за этим идет положительная она или негативная. Я могу сказать точно — Ланг Ланг вызвал сильную реакцию. Я думаю, что это то, чего ищет любой артист.
Фото из личного архива Никиты Галактионова
— А есть какие-то впечатления о самом Нью-Йорке? По-человечески, что запомнилось больше всего? Какой он, ваш Нью-Йорк? Улицы, люди, звуки… Производит впечатление свободного города или «каменные джунгли»?
— Нью-Йорк… Город амбиций. Высот. Город, где люди пьют кофе вместо кофе, чтобы потом выпить кофе. Все вечно куда-то бегут, добиваются, зарабатывают деньги… Пожалуй, это город-символ нашего безумного времени карьеристов, огромных корпораций и финансов.
Не уверен, что мне среди этого есть место. Как и вообще, в принципе, нормальному человеку с его слабостями, переменчивым темпом жизни. Впрочем, мое мнение ни в коем случае не имеет негативного оттенка. Мне все равно было крайне любопытно все это увидеть.
Люди… Разные. Но в основном легко на все реагирующие. Непосредственные. Может, в каком-то смысле даже немного подобные детям. В исключительно хорошем смысле.
И так как Америка — это страна иммигрантов, встречались и разные национальности. Индусы и марокканцы, русские, японцы… Я пользовался возможностью и со всеми общался. Удивительно.
Гораздо ближе мне и родителям пришелся Вашингтон. В нем ты вспоминаешь о том, что в городе могут петь птицы. Необыкновенное умиротворение и контраст с Нью-Йорком.
По поводу «свободного города»… Затрудняюсь сказать. Достаточно послушать разговоры на улицах, близ забегаловок и в магазинах, чтобы понять — люди все так же беспокоятся о налогах, медицине, бытовых проблемах и всем том, что слышно у нас.
Забавно, но за исключением каких-то особенностей культуры, менталитета и представлений, сложившихся из стереотипов, я почти перестал видеть разницу между людьми в разных странах. Везде идет жизнь. Пусть и с некоторыми изменениями, но похожая на ту, что известна мне.
— А есть пианисты, на которых вы хотели бы быть похожим? Или вы осознанно идете своим путем, не повторяя ничьего?
— Безусловно, огромное влияние на меня оказал мой педагог, профессор Московской консерватории, лауреат Четвертой премии Четвертого конкурса имени П.И.Чайковского Аркадий Севидов, у которого я учусь с 10 класса ЦМШ. Благодаря ему я наконец понял, откуда, что и куда в музыке; для чего делаются определенные вещи; какая за этим стоит мотивация и логика…
Безусловно, есть пианисты мировой величины у которых есть чему учиться, но я не хочу себя ничем ограничивать. Тем более следовать исключительно за каким-то одним человеком, который на долгие годы будет невольно формировать твой стиль.
Если признавать его творчество как единственное верное, можно стать копией того, что уже явлено миру. Нужно уметь смотреть в разные стороны и уметь находить свое в разном.
— Но пару имен вы можете назвать и сказать, чем именно эти ваши коллеги вам нравятся?
— Для меня личным открытием являлся Люка Дебарг, который очень ярко выступил на последнем конкурсе Чайковского”.
— Чем?
— О, это уникальная ситуация: когда человек долгое время играл в джаз-бэндах и вдруг решил профессионально заниматься классической музыкой. Он получил всего лишь четвертую премию, но стал самым приглашаемым на концерты в Россию участником конкурса. Порой звучат претензии к его технике, но в данном случае для меня важней то, как он существует в музыке, как он ее чувствует и как он ее доносит до слушателя.
Я уже очень давно пришел к выводу, что джаз учит непосредственному участию в музыке. Джазовая музыка формируется исполнителем и очень во многом зависит от него, а в классике, к сожалению, традиции импровизации практически утрачены. Они были в те далекие времена, когда жили композиторы вроде Генделя и Моцарта. Когда профессии композитора и исполнителя были неразделимы. Довольно часто половину произведения музыкант писал заранее, а вторую половину — импровизировал прямо на концерте. Сейчас классический музыкант ограничен рамками произведения и традициями его исполнения. А было бы очень здорово учить его импровизации.
Этому собственно и будет посвящен мой диплом.
Был также у меня удивительный опыт, когда я услышал вживую Иво Погорелича. Ради этого мы специально поехали в Эстонию. Конечно, Иво Погорелич — человек с очень сложной судьбой. Как мы помним, его жизнь сломалась после того, как умерла его супруга. На концерте он исполнил четыре сонаты Бетховена. Это было в одно и то же время и прекрасно, и жутко. Я понимал, насколько точно было исполнено все-все то, что закладывал Бетховен. И в то же самое время все эти сонаты вне зависимости от частей, от тональностей, от указаний в нотах, были про смерть, про похороны. Я смотрел на Погорелича и видел, что у человека прямо посередине — трещина, что была жизнь до и жизнь после. И, кстати, большой вопрос: есть ли для него эта «жизнь после”.
— Нигде в интернете нет ваших воспоминаний о том, как игралось в детстве. Вот вы начали рано — почему? Сами захотели играть? Родители? Как шло и как решилось, что будет профессией?
— Еще до моего рождения было решено, что я буду музыкантом. Это давняя мечта мамы. В свое время она создала два очень известных частных коллектива (теперь они оба — государственные): для Михаила Плетнева — Российский национальный симфонический оркестр, а для Романа Виктюка — театр его имени. Сразу же после расставания с ними появился я.
В четыре года меня начали обучать музыке и отдали в секцию спортивной гимнастики. То, что выбор профессии родители сделали за меня и ещё даже до меня, долгое время было для меня проблемой. В самый разгар своего подросткового возраста я говорил о том, что хочу «завязать» с игрой на рояле, так как выбрал не сам, и что хочу найти свое призвание самостоятельно. К сожалению или к счастью, достойных альтернатив не нашлось. А позже пришло понимание, что я музыкант не по профессии, а по «мозгам». Музыку я чувствую так же ярко и близко к сердцу и душе, как и мой отец, закончивший Академию имени Гнесиных на джаз-факультете как басист. Теперь могу сказать точно: я там, где нужно, мне это нравится, это мой способ и выражать собственное вдохновение, и черпать его.
— Скажите, а почему вы принципиально, в отличие от всех начинающих карьеру артистов, не участвуете в международных конкурсах?
— Да, я не принимаю участие в конкурсах. Намеренно. В 13 лет, попав по ошибке в группу конкурсантов, которым было по восемнадцать, я стал победителем международного конкурса в маленьком итальянском городке Corato. Потешил свое самолюбие, и все!
В мире ежегодно проводится более 300 (!) конкурсов для пианистов. С учетом 2 и 3 мест около тысячи пианистов приобретают лауреатские звания.
Это какой-то безумный конвейер. Как можно публике кого-то выбрать, предпочесть, разглядеть наконец? Как выбрать бриллиант, если тебя со всех сторон слепит огромное количество ровно таких же красивых камней? На словах «выступает лауреат международных конкурсов» народ уже откровенно позевывает. Я даже зевнул, когда об этом подумал.
Ну и вряд ли можно говорить об объективности судейства. Я ни в коем случае не собираюсь кидать камень в чей-либо огород, но прекрасно понимаю, что говорить объективно о музыке нельзя. Очень большое значение имеют элементарные вкусовые предпочтения. Это не марафон, где все очевидно: кто прибежал каким номером и за какое время. В нашем же случае мы будем говорить о том, что бегун недостаточно выразительно задыхался на последнем километре, а его интонация не совпадала с ритмом скрипа кроссовок. И так далее.
— Вы как думаете — вы защитите диплом через год и кем станете? Не хотите себя попробовать еще в чем то вне классики, учитывая интерес к джазу? А вы умеете сочинять, вам дано это — писать свое и импровизировать?
— Не будет учебы — будет больше концертов. Люблю гастролировать. Я из тех артистов, для которых сцена — «плюс». Перед выходом на нее у меня нет обморочного состояния, бешенного волнения. Напротив, она меня вдохновляет, мобилизует, раскрывает…
А тяга к сочинительству есть. Но чувствую, что еще нужно учиться, для выражения моих мыслей мне не хватает средств выразительности. Конечно, есть какие-то самоцветы, которых это не останавливает и которые все делают сами, вне зависимости от того, обучали их этому или нет. Но это не я.
Нью-Йоркский концерт Никиты Галактионова пройдет в зале Weill Recital Hall Карнеги-холла
Начало в 8 PM
Билеты — от $25 до $30
Читайте также на ForumDaily:
Русский пианист Никита Галактионов даст концерт в Карнеги-холл в Нью-Йорке
Главные мероприятия осени, которые нельзя пропустить
Подписывайтесь на ForumDaily в Google NewsХотите больше важных и интересных новостей о жизни в США и иммиграции в Америку? — Поддержите нас донатом! А еще подписывайтесь на нашу страницу в Facebook. Выбирайте опцию «Приоритет в показе» — и читайте нас первыми. Кроме того, не забудьте оформить подписку на наш канал в Telegram и в Instagram— там много интересного. И присоединяйтесь к тысячам читателей ForumDaily New York — там вас ждет масса интересной и позитивной информации о жизни в мегаполисе.
Выбор редакции
